звериных. Пеньки от срубленных деревьев все в горностаевых шапках, то устало сдвинутых на затылок, то надетых лихо набекрень, то скромно натянутых на лоб. Кустарник, завязший в снегу по горло. Кедры, ели и пихты, отягощенные снегом. Дунет ветер, и ринется вниз с зеленых ветвей искрящийся на солнце снежный водопад. Эти снежные водопады все время обрушиваются на тайгу – здесь, там…
И еще одно зимнее чудо тайги поражает своей необыкновенной красотой. В быструю смену температуры – от капели к морозу – на обнаженных ветвях лиственных деревьев и на кустарнике леденеют капли растаявшего снега. Они становятся хрустальными, отражая в себе и ясное небо, и зеленую хвою соседних деревьев, и белизну снега, и ослепительное зимнее солнце. Кончается короткий зимний день. Голубой тон неба постепенно переходит в нежно-розовый. Розовеют стволы деревьев, снег из белого становится сине- розовым. А хрустальные капли на ветвях пламенеют и горят. Можно часами любоваться зимней тайгой, но мороз забирается в валенки, под полушубок, покалывает щеки, хватает за нос, вынуждает не просто уходить, а убегать.
Не раз Саша и Ваня любовались и осенней тайгой – грустной, многоцветной, молчаливой. По молодости лет они, может быть, и не могли еще почувствовать самого главного – тоски увядания, но яркие и нежные краски осени, в самых неожиданных сочетаниях, волновали и доставляли необыкновенное наслаждение.
И все же Лазоревый грот был чудом из чудес!
Лодки вошли в грот и остановились. Остановилось и время. Забылись тревоги этого дня. Был только один Лазоревый грот: вода, светящаяся лазоревым светом, и свет, излучаемый его сводами. Казалось, это голубое сияние поднималось из самой бездонной глуби воды.
Лодочник поднял весло, и с него скатились сверкающие лазоревые капли.
– Почему, почему это? – в волнении спрашивала Вера переводчицу.
– Загадка природы, – ответила та. – Предполагают, что это лазоревое сияние зависит от света, преломляющегося через небольшое отверстие грота.
Лодки одна за другой медленно сделали два круга и вышли из грота.
Все долго молчали. Молчали даже итальянцы, не впервые посещавшие грот. И только когда перебрались на катер и поплыли в обратный путь, послышались возгласы восторга и удивления.
– Как же хорошо нарисовал Лазоревый грот Торквиний Маклий! – вспомнила Елена Николаевна подарок итальянского художника.
– В самом деле, как удалось ему передать сияние воды и стен грота! – воскликнул Ваня.
– Просто удивительно! – поражались девушки.
– И как приятно, что его картины будут висеть в нашей школе, – сказал Федор Алексеевич.
Воспользовавшись минутным молчанием, Рамоло Марчеллини обратился к переводчице.
– Режиссер просит извинения у синьоров, – сказала Минна. – Но ему хочется продолжить разговор, начатый перед посещением Лазоревого грота…
– Пожалуйста, – ответил Федор Алексеевич.
– Итак, мы задумали еще один интересный фильм, – повторил режиссер. – Хотим, чтобы этот фильм был итало-русским. Тема его – совместная борьба итальянцев и русских с фашистами. Это давняя мечта Роберто Аоста. А развернуть этот фильм мы хотим на сюжете, связанном с историей моего сына и отца Вани Лебедева. Не правда ли, такой фильм может быть очень значительным?
– Тут все настолько жизненно, что и выдумки никакой не потребуется, – сказала Елена Николаевна.
– Не знаю еще как, но этот фильм обязательно должен начинаться или кончаться нашими днями, – вскинув вверх руки, заметил Аоста и поднялся с места.
– Осторожно, Роберто! Ради бога, сдержите ваш темперамент, – засмеялся Марчеллини, – а то молодому человеку снова придется искупаться в море.
Катер проворно бежал вперед. Море лежало тихое, утомленное. Солнце ласково грело и гладило его, перекрашивая в розовый цвет нежную голубую дымку у горизонта.
19
Никогда еще время не бежало так быстро. Венеция, Рим, Капри. И вот сибиряки снова в Неаполе. Они приехали сюда с Марчеллини, Роберто Аоста, Торквинием Маклием и Минной.
Художник разыскал того, кто помнил русского партизана Ивана Лебедева. И здесь, в Неаполе, назначили встречу с этим человеком.
Проехали центральные улицы, перед легким шлагбаумом таксисты остановились, чтобы заплатить положенную плату владельцам дороги, по которой машины поедут в Помпею. Вот уже совсем близко видно Везувий, даже можно различить подвесную дорогу, ведущую на его вершину. Такси остановились у въезда в город, который погиб под огненной лавой, затем отрытый и ставший теперь музейным.
– Вера, ты помнишь картину «Гибель Помпеи»? – шепотом спросила Саша.
– Конечно, помню.
– А вдруг он сейчас оживет… – с опаской шепнула Саша, поглядывая на Везувий. – Мне кажется, из вершины поднимается дым…
Вошли в музей. Внимание сибиряков особенно захватили два экспоната: женщина и собака, через тысячелетия откопанные в погибшем городе. Женщина лежала на животе, судорожно вцепившись в землю, пряча в руках голову. Ее поза передавала ужас. Рядом, под таким же стеклянным колпаком, – собака с открытой пастью, изогнувшаяся от боли и страха…
Но вот появился Торквиний Маклий. Рядом с ним шел худощавый, высокий итальянец, энергичный и стремительный. Он рассказывал что-то, размахивая правой рукой, левая лежала неподвижно вдоль тела.
– Ну вот, познакомьтесь: Васко Лонго, – сказал Торквиний Маклий. – А это сын Ивана Лебедева. Тоже Иван.
Лонго пристально посмотрел на Ваню, протянул ему руку.
– Я и так вижу, что это сын Ивана Лебедева.
– Я похож на отца? – обрадованно спросил Ваня, обеими руками пожимая руку итальянца.
– Очень похож! Такой же большой и голубоглазый, – ласково сказал Васко Лонго.
– Ой!.. – охнула Саша.
– Мечта Ивана Ивановича сбылась… – растроганно прошептала Елена Николаевна.
Марчеллини предложил войти в Помпею. Здесь, медленно продвигаясь по улицам мертвого города, мимо каменных развалин жилищ с кое-где уцелевшими стенами, кусками водопровода и мостовых, итальянцы и русские слушали рассказ бывшего партизана.
– Безумие войны!.. Это, – он показал на печальные развалины вокруг, – стихийное бедствие, оно было непредотвратимо. А когда человек сознательно оставляет на земле такие руины, это безумие. Мы требовали прекратить войну. Мы боролись за мир. И с нами вместе были русские.
Васко Лонго говорил громко, жестикулируя правой рукой, иногда надолго замолкая, пытаясь побороть волнение.
В горах Виталбо, в двадцати километрах от небольшого городка Коталино, действовал партизанский отряд имени Джузеппе Гарибальди. Поблизости, в провинции Ливорно, находился лагерь. Осенью 1943 года во время налета авиации американцев во двор лагеря упала бомба. Пользуясь переполохом, из лагеря убежали двое русских. Один из них – Иван Лебедев.
– Я сам привел русских к партизанам, – рассказывал Лонго. – По заданию отряда я наблюдал за лагерем военнопленных. Не раз мы принимали к себе беглецов. Я сидел в укрытии, когда показались два человека – босые, оборванные. Они торопливо пробирались в кустах, пригибаясь к земле и оглядываясь. Я сразу понял, кто они, и вышел навстречу. Они вначале испугались, а потом доверились мне. Я вывел их в лес. Мы остановились передохнуть. И здесь от волнения и голода оба свалились. Мы слышали погоню, возгласы немцев, выстрелы… Но все равно двинуться вперед наши товарищи не могли, не было сил. Я накормил их сухарями. И только когда наступила темнота, пошли дальше…
Он подробно рассказал, как приняли беглецов итальянские партизаны. Иван Лебедев и его товарищ – его звали Николаем – соорудили себе шалаш из ветвей, получили оружие. Вместе с итальянскими партизанами Иван Лебедев участвовал в боевых операциях, освобождал пленных, которых немцы вели на расстрел, в горячих партизанских боях брал Косталино.
– У Ивана в Сибири была невеста, – вспомнил Васко Лонго. – Он часто говорил о ней…
