– Это брусничник! Медуница! Лебеда! А это… – Старик нерешительно задержал пальцы на листьях.
У Сани, Игоря и у Феди мелькнула мысль: «Может, она?»
– Цветочки не желтые? – спросил Савелий.
– Желтые! – замирающим в ожидании голосом ответили все трое.
– Значит, чина луговая! Тоже полезное растение, – разочаровал их Савелий. – Вот что, детки, – распорядился старик, – вы зря времени не теряйте – желтые, синие да красные цветы сразу из корзины на землю вытряхивайте. Свет-трава с мелкими белыми да с розовыми цветочками.
Федя достал из кармана небольшой пакетик, развернул его, бросил бумагу и положил в руку Савелия мохнатую травку с мелкими цветами.
Тот коснулся ее пальцами.
– На свет-траву походит, и корешок так же слабо в земле держится… А цветочки какого цвета?
– Розовые цветы, дедушка, – волнуясь, сказала Саня, – мелкие-мелкие… Я эту траву за городом часто встречала, и здесь ее много. Наверно, это и есть свет-трава?
Старик поднес траву к носу.
– Нет, дочка, это богородская трава.
– Уже открытая и применяется в медицине! – горько пошутил Игорь.
Так они перебрали всю корзину. Но в ворохе самых различных трав свет-травы не оказалось.
– Ничего, первый блин всегда комом, – утешал Федя главным образом самого себя.
Савелий, почмокивая губами и сплевывая, раскуривал трубку с отсыревшим табаком. Он безжалостно топтал сапогами с любовью собранные пахучие травы и цветы. Никому теперь не нужные, они валялись вокруг скамейки.
– А я, сынок, все же вспомнил фамилию ссыльного доктора, – хитро улыбаясь, обратился Савелий к Феде. – Мозги-то, знать, совсем еще не отказали в работе! – похвастался он. – Давеча ты назвал фамилии своих товарищей, я и вспомнил. Фамилия-то его, как у этой девушки, – Савелий ошибся и показал на Игоря. – А звали Петром Яковлевичем.
Федя, Саня и Игорь несколько мгновений стояли молча. Тишина показалась старику странной.
– Ты слышал, Федя? Петр Яковлевич, – повторил он.
– Так я и думал, – взволнованно прошептал Игорь.
– Это твой прапрадед, Саня! – воскликнул Федя.
Саня растерянно смотрела то на слепца, то на Федю и Игоря. Только Савелий Пряхин сидел равнодушный и спокойный. Прожив на свете больше века, он привык ко всему, и теперь уже никакие неожиданности не могли вывести его из равновесия. Устремив вдаль невидящие глаза, он видел то, что жило за незримыми десятками лет, видел живого Петра Яковлевича Кузнецова. Ранней весной он сидел на завалинке с мужиками. Подросток Савелий с любопытством слушал, о чем говорили взрослые, и разглядывал странного человека. Все казалось мальчику удивительным в нем – и простое обращение с мужиками, и рыжая меховая шапка, и городская шуба с воротником, но больше всего поразило Савелия и осталось навсегда в памяти бледное живое лицо с большими ясными зеленоватыми глазами. Если бы Савелий видел Саню, то, конечно, сказал бы, что она походила глазами на прапрадеда.
К вечеру Саня, Игорь и Федя возвратились в Семь Братьев. В этот вечер совсем иным показалось Сане село. Они ехали по улице, и Саня молчаливо разглядывала почерневший дом старшего брата Кудреватых с резными наличниками на окнах, старинные ворота с навесом, украшенные причудливой резьбой. Здесь жил ее прапрадед. Он ходил по улицам этого села. Здесь он лечил народ свет-травой, здесь мечтал о свободе и счастье людей.
Около больницы Федя остановил Рыжку.
– Беги, Игорь, расскажи обо всем Марии Владимировне.
Игорь охотно выполнил распоряжение Феди и уже в воротах крикнул:
– Не жди меня, я задержусь!
– Вряд ли в рабочее время Машенька будет тебя задерживать! – засмеялся Федя, понукая Рыжку.
Глава восемнадцатая
Окрестности Семи Братьев особенно хороши были в ясный полдень. Блестели на солнце бархатные взгорки, как древние курганы, обступившие село с востока и юга. Все кругом жило полнокровной жизнью: цвело, росло, зрело.
В воскресный день друзья собрались в лес. Саня не пошла с ними, отговорилась тем, что занята срочной работой. Для всех было очевидно, что Саня упорно избегает встречи с Машей, и это портило теплые, дружеские отношения Феди и Маши.
Поэтому в воскресный полдень друзья шагали по дороге без Сани. Они шли медленно, изредка перебрасывались незначительными фразами, захваченные красотой окружающей их местности. Когда потянулись однообразные просторы полей, Маша сказала, обращаясь главным образом к Игорю:
– К нам приехали писатели из города. Сегодня в клубе встреча. Вы пойдете?
– Нет, не пойду, – ответил Игорь, – в Москве я видел наших литературных светил, и, скажу откровенно, не хочется портить впечатление.
– Ты считаешь, следовательно, что таланты родятся и живут только в Москве? – усмехнулся Федя.
– А! Оскорбил патриотические чувства сибиряков! – попытался отшутиться Игорь.
– Старинкой попахивает от твоих слов, – серьезно сказал Федя, пропустив мимо ушей шутку товарища. – Зачем быть таким близоруким? Разве ты не видишь, что советская литература развивается во всех уголках нашей страны? Ну-ка, припомни лучшие книги этого года, – что, их только москвичи написали?
– Простите, Игорь, за резкость, – сказала Маша, – но я не раз замечала, что Москву с ее богатством, с ее культурой вы воспринимаете как московский обыватель. Вам надо решительно пересмотреть свои взгляды.
– Сдаюсь! Иду на вечер встречи с писателями! Пересматриваю свои взгляды! – весело воскликнул Игорь, поднимая над головой обе руки.
«Молодец, не обиделся», – подумал о товарище Федя.
Игорь никогда не пытался навязать противнику свои взгляды и перетянуть его на свою сторону. Он оставлял ему право оставаться при своем мнении. Поэтому спорить с Игорем было невозможно. Эту черту его характера Федя помнил с детских лет.
Будто бы ничего не случилось, Игорь сейчас же заговорил о том, как жаль, что и вторая поездка к Савелию Пряхину осталась безрезультатной.
В это время внимание друзей привлекли два всадника, неожиданно из-за поворота появившиеся на дороге. За ними расстилалась пелена пыли.
Кто один из них, Маша почувствовала сердцем еще тогда, когда не различали глаза, другого узнала только на небольшом расстоянии. Это были Банщиков и Иван Иванович.
Худощавый, ловкий Иван Иванович, в военном костюме, перетянутый широким ремнем, как джигит, цепкими ногами обхватил взмыленные бока черного горячего коня. Никита Кириллович, в белой расстегнутой косоворотке, в полосатых брюках, заправленных в сапоги, тоже отлично держался в седле, в каком-то порыве подавшись вперед. Но он смотрел не туда, куда указывала рука Ивана Ивановича. Движением головы отбрасывая назад непокорные пряди волос, он смотрел на дорогу, по которой навстречу ему в белом платье, в белом шарфике, наброшенном на голову, шла Маша и рядом с ней все тот же молодой человек с манерой держать себя везде так, точно он дома.
Никите Кирилловичу захотелось хлестнуть коня так, чтобы тот пролетел мимо этой молодой компании. Но Иван Иванович заметил Машу и спрыгнул с коня. Никита Кириллович был тоже вынужден спешиться.
– Все по вашему делу Никита Кириллович из меня душу вышибает, – пожаловался Иван Иванович, пожимая Маше руку. Но жалости он не вызывал – энергией, здоровьем, силой веяло от всего его облика.
Он подал руку Игорю, потом Феде и сказал:
– Председатель сельсовета Лучинин.
Никита Кириллович Федю знал, а с Игорем пришлось познакомиться. Коротким, но недоброжелательным взглядом окинул он рослого, как и он сам, юношу в костюме на военный манер, его стриженую голову и белые, нежные, как у девушки, руки с длинными пальцами.
– Ну вот, еще раз самолично посмотрел, – оживленно говорил Иван Иванович, попыхивая трубкой и
