Пантелей Соркин покачал головой, негромко выругался, достал кисет, закурил собственноручно выращенный табак, такой крепкий, что даже товарищи не рисковали его пробовать.
Через несколько минут рыбаки не спеша набросили на вешала невод. Он висел тяжелый, потемневший от влаги. С одной стороны его спускались плоские поплавки, вырезанные из коры тополя, с другой тянули его к земле грузила – камни, зашитые в кожу.
– Делать нечего, – зевая, сказал Никифор, – пойдемте, мужики, соснем часок-другой.
За ним в землянку направились Пантелей и Семен. Митя занялся вырезанием тросточки из красного тальникового прутика. А Никита Кириллович решил поискать глубоководные плесы и ямы. Он вскочил в лодку, оттолкнулся веслом от берега и поплыл вниз по течению, почти не притрагиваясь к воде веслами.
Никита Кириллович был мрачен. Неудачи преследовали его на каждом шагу. План рыболовецкой бригады трещал по всем швам, а вода все сбывала.
Отсутствие половодья задерживало и образование нового водоема. Все было готово: деревенское болото расчищено от кустарника и мусора, обработано противоличиночным ядом, Белый ключ соединен с Зеленым ручьем канавами.
Но больше всего тревожила неопределенность отношений с Машей.
Образ Маши всюду преследовал его. Шел ли Никита Кириллович по берегу или по улицам села – и она, казалось ему, шла впереди своей легкой, быстрой походкой, в белом платье или в белой кофточке, в белой косынке, наброшенной на черные как смоль волосы.
Он повсюду видел глаза ее – задумчивые, немного грустные. Слышал ее голос. В этом голосе, звучащем всегда в неполную силу, в застенчивых движениях, в стремлении оставаться незаметной было ее неотразимое очарование.
Река круто изогнулась, с двух сторон близко подошли измытые, неровные берега. Здесь было глубоко. Никита Кириллович подвел лодку к берегу – проверить, удобно ли это место для неводьбы. Но берег был слишком крут. Только на другой стороне в одном месте берег отлого спускался к воде. Можно было приноровиться и здесь вытащить невод.
Никита Кириллович причалил лодку, вышел на берег, прошелся взад-вперед, поскрипывая галькой, потом снова сел в лодку и поплыл.
Он остановил взгляд на водной воронке. Вода кружилась в ней вначале в одной плоскости большими кругами, затем они становились меньше и воронкой уходили вглубь.
«Здесь яма», – подумал Никита Кириллович и опустил в воду шест, но дна не достал. Он огляделся и заметил, что место это могло быть отличной тоней. Яма находилась между двумя обмелевшими косами. Песчаные, кое-где покрытые мелкой галькой, они тянулись от берега, постепенно сужаясь.
Еще несколько раз опустил Никита Кириллович в воду шест и нащупал на дне коряги. Опять не везло – хорошую тоню нужно было расчищать, чтобы не повредить невод.
Он запомнил место, взмахнул веслами и повел лодку против течения.
Снова его обуяли грустные раздумья. Маша моложе его на восемь лет. Это очень много. Много главным образом потому, что детство и юность ее были безмятежны. На его же долю выпало немало бед. Рано осиротевший, скитался он по чужим семьям, учился как попало, только потому, что самого тянуло к книгам. С детства он занимался тяжелым физическим трудом.
Никита Кириллович посмотрел на свои большие, загрубелые пальцы, вспомнил Машины руки и усмехнулся.
Нет, не могли смущать Машу руки Никиты Кирилловича, с детства натруженные работой. Она ценила всякий труд. Не могло смутить ее и то, что Никита Кириллович не получил образования.
Ей не было скучно с ним, потому что он говорит о неизвестных ей вещах. Вот, например, невероятным показался рассказ о том, что, если уйдет из невода хоть одна пойманная рыба, можно больше его не закидывать, придет невод пустым. Никита Кириллович мог безошибочно назвать те минуты на вечерней и утренней зорьке, когда рыба играет многочисленными стайками. Он мог рассказать много необычного, чего не прочитаешь ни в одной книге, о таежных зверях и птицах, о природе Сибири.
Так думал Никита Кириллович. Противоречивые мысли то пугали, то успокаивали его…
Лодка ткнулась носом в обмелевший берег. Никита Кириллович ловко выпрыгнул на песок.
Он отсутствовал долго. Рыбаки уже выспались, а Митя успел сбегать в МТС.
– Тони хорошие нашел, – сказал Никита Кириллович. – Расчистить только одну от карчи надо. На зорьке забросим невод.
– Зазря, Никита, погодить надо до завтрева, – недовольно махнул рукой Пантелей.
– Расчистим-то сейчас! – обрадовался Митя необычной работе. – А где тони, дядя Никита?
– Яма эта, мужики, против Веселого луга, промеж кос… между двумя косами… – грустно улыбнулся Никита Кириллович, вспоминая, как поправляла его Маша. – Другая тоня…
Но его перебил радостный возглас Мити:
– Поползла, дядя Никита! На целый сантиметр! – Он показывал на кол с зарубками.
– Ну, теперь пошла, матушка! – весело отозвался Пантелей. – А я все присматриваюсь – больно черные тучи ходят. Думаю: где-то дожди идут!
Никифор, потирая руки от удовольствия, подскочил к берегу. Семен бросил в воду большой камень, встал на него ногой и наклонился, разглядывая зарубки на колу. Нижняя зарубка, утром сделанная Митей, опустилась в воду.
– Даже больше сантиметра! – с радостью в голосе подтвердил Семен.
У Никиты Кирилловича отлегло от сердца.
– Ну, мужики, – весело скомандовал он, – берите багор, топоры, веревки – и айда расчищать яму от карчи. Пока вода по-настоящему не поднимется, будем ямы облавливать. А ты, Пантелей, на стане побудь – кто бы не пришел из колхоза.
На вечерней зорьке бригада тронулась в путь в новые места.
В лодку сложили невод, привязали к нему бечеву. Семен и Никифор сели рядом, взялись за весла и, равномерно взмахивая ими, повели лодку по течению, мимо отлогих берегов, засыпанных веселой многоцветной галькой.
На косе, теперь небольшой и узкой, из лодки на ходу выпрыгнули Никита Кириллович и Никифор. Оба были в броднях, в побуревших от солнца и сырости бесформенных кепках, в телогрейках.
Никифор, маленький, широколицый, с короткими ногами и руками, цепко держал в руках бечеву.
Загребая одним веслом, Семен ловко повел лодку полукругом, к другой косе. Рыбаки проворно сбрасывали невод. Он тяжело опускался в воду, мелькая поплавками.
Когда невод был спущен, Семен приналег на весла, и лодка птицей понеслась к берегу.
Быстрым течением тащило невод на середину реки. Упираясь ногами в береговой песок, Никифор и Никита Кириллович с силой сдерживали его, временами беспомощно съезжая в воду, розоватую от заходящего солнца.
Невод приближался к берегу, подковой охватывая яму между двумя косами. Пустая лодка теперь качалась у берега на якоре, а двое рыбаков, напрягая все силы, тащили другую бечеву.
В неспокойной воде, охваченной неводом, то и дело плавилась рыба. Невод шел не пустой. Рыбаки выволокли его на берег. Мотня вздрагивала, шевелилась, блестя серебром.
Выбирая добычу и кидая ее на берег, подальше от воды, рыбаки бросали маленьких рыбок обратно в воду. Некоторые из них торопливо уходили в глубину, а иные, повернувшись кверху белым брюшком, качались на волнах возле берега.
– Дядя Никита! Еще попробуем забросить тут же? – держа в руках большого линька и любуясь им, просил Митя.
– В этой тони больше не возьмешь! – махнул рукой Никита Кириллович и с улыбкой добавил: – Давайте теперь в сумасшедшую тонь!
Так назвал он то узкое место на Звонкой с очень быстрым течением, которое приглядел утром.
Рыбу побросали на дно лодки. В кормовую часть снова уложили тяжелый, мокрый невод и поплыли вниз по течению.
Наконец наступило весеннее половодье. Воздух стал теплым и влажным, то и дело выпадали дожди. Вода поднималась на глазах. Прятались в ней мели и острова, узкими и короткими
