показался ей таким хорошим, таким родным, что она умилилась до слез, точно не видела его несколько лет. Вот здесь, по дорожке, рассказывала мать, она сделала свои первые шаги… Вот здесь за домом, совсем малышкой, из щепок она устраивала куклам жилище. Все здесь было невыразимо дорого ей.
Глава двадцатая
С этого дня жизнь семьи Ночек пошла по-другому. Ирма Сергеевна будила Стасю в шесть часов утра, когда той нужно было заниматься. Она ничего не говорила о женихах, только украдкой вздыхала, когда видела дочь с Новиковым или с Сафроновым. Теперь, когда нужно было оценить какой-нибудь поступок Стаси или выразить по поводу чего-либо свое мнение, Ирма Сергеевна долго думала, прежде чем сказать, вспоминала длинную беседу с генералом Сверчковым и с Фадеевой. Они убеждали ее и Павла Семеновича в том, что их слепая любовь к Стасе приносит ей только вред, что многие их взгляды в воспитании отстали от современной жизни.
Агриппина Федоровна знала, что Ночки в глубине души еще во многом отстаивают свои взгляды. Нужно было немало времени, чтобы перевоспитать Ирму Сергеевну и Павла Семеновича.
Но Фадеева видела: муж и жена поняли, что, как бы они ни старались привить свои взгляды Стасе, из этого ничего не получится.
Стася торжествовала. Торжествовали ее товарищи и подруги. Агриппина Федоровна не давала покоя своим ученикам, то и дело отправляла их к Стасе по одиночке и компанией.
Она вовлекла Ирму Сергеевну в родительский комитет школы, она несколько раз просила Трофима Калиновича побывать у Ночек, а Оксану Тарасовну – пригласить Ночек к себе в то время, когда у Сверчковых соберутся Верины подруги и товарищи.
…Осеннее небо плотно затянуто тучами. Воет ветер, и сеет косой дождь. В школьном зале царят сумерки. Комсомолки собираются на общее собрание, оживленными группами они стоят у стен, на середине зала, в дверях.
Елена одна сидит у окна. Окно выходит на улицу. Там блестит мокрый асфальт, разрезанный трамвайными рельсами, блестит крыша противоположного дома, белеет его мокрая, с подтеками стена, и по ней бьет сорванная бурей вывеска «Главный почтамт».
За окном сумрачно… На сердце у Елены так же, как и на улицах, темно и мрачно. Ей хочется плакать. Белый дом Главного почтамта напоминает родной дом, вспоминается мать, ласковая, чуткая, вспоминается утро, полное смятения и страха. Залпы орудий, взрывы бомб…
Отец, взволнованный, с рукой, растерянно хватающейся за висок… Видимо, головная боль… Это бывало у него в моменты нервных потрясений. Он секретарь райкома партии. Ему нужно дать необходимые указания тысяче людей, увезти из-под бомб жену и дочь. Город на границе, вот-вот будет окружен вражеским кольцом. Нет уже ни телеграфа, ни телефона…
Происходит чудо – через море огня отец прорывается за город, и машина несется по шоссе… Он сидит сам за рулем, позади жена и дочь. Солнце уходит за плотные тучи, и среди белого дня со всех сторон наползают сумерки. Поднимается ветер, и дождь начинает смывать с земли уже пролитую людьми кровь. Они прощаются. Они знают, что прощаются навсегда, и никакие слова, никакие улыбки, стянутые отчаянным усилием воли, не могут обмануть ни отца, ни мать, ни Елену.
Мать Елены садится за руль, и так же бешено машина несется вперед по шоссе, в потоке других машин, А отец лесом идет назад в город.
«Дорогая моя девочка, – часто говорила мать Елене, – твой дом не только там, где живем мы с тобой. Твой дом – вся наша родная земля. Не чувствуй себя на ней одинокой».
Она говорила так, точно знала, что ее Елена останется одна. В октябре 1943 года в больнице умерла мать Елены. А в те дни, когда Советская страна праздновала победу над врагами, Елена получила известие о том, что отец ее погиб в лагере Майданек.
Школа и комсомольская организация стали действительно родным домом для Елены, но все же они не могут полностью заменить ей настоящий дом с родительской лаской и заботой. Она тоскует о нем, плачет. Эта тоска пробуждается в ней чаще всего в осенние ненастные дни.
Ее невеселые мысли нарушает голос Веры Сверчковой.
– Товарищи, – говорит она, стоя за столом на сцене. – Общее собрание комсомольской организации нашей школы считаю открытым.
Елена бесшумно отодвигается от окна, ее лицо становится спокойным и светлым. Она замечает сбоку, недалеко от себя, беспокойные глаза Стаси и ободряюще улыбается ей.
– Прошу называть кандидатуры председателя и секретаря, – говорит Вера.
Кто-то из зала кричит:
– Вершинину!
– Вершинину, – говорит Вера и сама предлагает: – Стрелову. – Она видит, что в этот ветреный осенний день Елену снова терзают воспоминания, и ей хочется отвлечь подругу. – Кто против?
Зал безмолвствует.
Елена и Наташа Вершинина, маленькая пышка с кукольным румяным лицом, на котором всегда смеются синие круглые глаза и пунцовый рот, поднимаются на сцену.
Пошептавшись и поспорив с Еленой, Наташа садится за стол, придвигает к себе лист бумаги, берет карандаш и, заметив что-то смешное в зале, фыркает и закрывает рот ладонями.
Елена стоя объявляет:
– На повестке дня два вопроса. Первый – прием в комсомол товарищей Ночки и Петровой, и второй – доклад Сверчковой о ходе подготовки к тридцатой годовщине Октября. Добавления или изменения будут?
Зал молчит.
– Любопытно, – не обращаясь ни к кому, вполголоса говорит сидящая на первой скамейке десятиклассница Нина Иванова, – эта вертушка Ночка решила вступить в комсомол! Во что превратится комсомол, если в нем будут такие… – Она сокрушенно вздыхает.
Елена слышит ее слова и сердито говорит:
– Прекратите разговоры.
– Она обязательно будет старой девой, – шепчет Наташа Елене и громко хихикает.
Елена смотрит на Иванову и невольно улыбается. Нина худая, бледная, высокая, волосы ее гладко зачесаны вверх. Одета она очень опрятно. Ее белоснежный закрытый воротничок почти до самых ушей, длинные рукава опускаются на кисти рук.
– Приступаем к первому вопросу – прием в комсомол Анастасии Ночки. – Елена берет со стола заявление и анкету и громко читает.
Стася выходит к столу. Сначала она немного смущается, потому что сидящие в зале девочки с любопытством рассматривают ее. Они не раз видели Стасю на сцене. Оживленная, счастливая, в костюме цыганки или в русском сарафане, она с увлечением плясала, не замечая зрителей. А теперь она краснеет, смущается и не знает, куда девать руки.
Нина замечает на белом пальце Стаси золотое кольцо и шумно вздыхает на весь зал. Наташа закрывает рот руками.
Но смущается Стася только в первый момент. Через минуту руки ее спокойно опускаются. Она смотрит на лица девочек, устремленные на нее, и думает: «Чего же робеть? Это все те же самые смешные и хорошие девчонки, которые дурачатся на переменках и плачут на уроках при получении двоек…» И Стася чувствует, что теперь будет она еще ближе к ним, еще роднее будет ей школа.
– Вопросы есть к Стасе Ночке? – спрашивает Елена.
– Почему Ночка так долго не вступала в комсомол? – спрашивает Иванова таким тоном, точно собирается уличить Стасю в чем-то плохом.
Руки Стаси снова не находят места. Можно ответить в нескольких словах, но Стасе стыдно за своих родителей, она о них не говорит ничего.
– Глупая была, не понимала значения комсомола, – тихо отвечает она.
– А почему теперь вдруг поняла? – придирается Нина, и кольцо на Стасином пальце раздражает ее все больше и больше, блестящий камень его режет ей глаза. Спросить бы: «А зачем ты в школу надела кольцо?» Но это слишком мелко… Она поймает легкомысленную Стасю на другом…
– Почему именно теперь? – переспрашивает Стася. Она вдруг шагает к краю сцены, прижимает руки к
