старого учителя, удивились его не по годам энергичному и бодрому виду. Евгений Тимофеевич был влюблен в химию и любовью своей заражал учениц. По окончании школы почти половина девочек девятого «Б» собирались на химический факультет.
– Садитесь, – сказал Евгений Тимофеевич, строгим взглядом ясных голубых глаз присматриваясь к ученицам. – Ну-с, отдохнули, посвежели, поумнели! Хорошо! Хорошо! А теперь снова за дело!
– Снова за дело! – прошептала Стася и второй раз в жизни почувствовала, что ей хочется учиться, хочется по-настоящему, не ради отметок, а ради знаний.
Вера достала из портфеля новую тетрадь по химии, раскрыла ее, села поудобнее в свою любимую позу, откинулась на спинку парты и приготовилась слушать новое, интересное, важное… Она умела сосредоточиться над тем, что делала. Когда она слушала преподавателя, все остальные мысли покидали ее. Она, смеясь, говорила подругам: «Сяду за парту и приготовлюсь, в голове станет пусто, хоть шаром покати. Это я освободила место новым знаниям, чтобы им просторнее было укладываться». И эти новые знания укладывались в ее голове в стройном порядке: сначала самое важное, потом второстепенное. Ничто не забывалось, не ускользало.
Стася, напротив, не умела сосредоточиться на чем-то одном. Она слушала и в этот момент рисовала, рисовала и думала о рисунке, или в голову ей приходили различные мысли… Она думала о своем и слушала объяснения учителя.
– Ну-с, приготовились? – спросил Евгений Тимофеевич.
– Приготовились, – дружно ответил класс.
– Начинаем! – весело сказал Евгений Тимофеевич.
В это время открылась дверь и в класс вошла заведующая учебной частью Марина Николаевна. Тихая походка, медленные движения, седые волосы говорили о том, что прожито ею немало лет. Она спокойно поздоровалась с ученицами и сказала:
– Извините, Евгений Тимофеевич, я на одну минутку. Ночка, – обратилась она к Стасе, – зайдите в учительскую.
– Ага! Пожалуйста! – недовольно сказал Евгений Тимофеевич и сделал гримасу, точно у него внезапно заболел зуб. Он терпеть не мог, когда перебивали его урок.
Стася вышла в сопровождении Марины Николаевны.
Елена переглянулась с Верой.
Стася знала, что внизу ее ждет мать. Она спускалась по лестнице, поглядывала на Марину Николаевну и ждала, что та начнет пробирать ее за уход из дома. Но та молчала.
В учительской в самом деле были Ирма Сергеевна и Павел Семенович Ночки. Они долго разговаривали с Агриппиной Федоровной и с Мариной Николаевной, а утром у них был генерал Сверчков.
Стася побледнела, остановилась в дверях и наклонила голову. Ирма Сергеевна вскочила и со слезами бросилась обнимать ее. Павел Семенович в волнении мял серую шляпу. По измученному лицу видно было, что он не спал ночь. Он казался маленьким и жалким.
– Доченька, мы с отцом все простили, все забыли, мы ни в чем тебе перечить не будем, только вернись домой… – умоляюще заговорила Ирма Сергеевна.
Павел Семенович поморщился: жена говорила совсем не то, что нужно.
– Стася, – сказал он, – генерал Сверчков и твои педагоги нас во многом переубедили, многое же ты сама поняла не так, как оно было на самом деле…
Стася молчала, все ниже наклоняя голову.
Агриппина Федоровна, Марина Николаевна и даже Стася отлично понимали, что двумя беседами Ночек не переубедишь. Может быть, взгляды мужа и жены во многом поколебались в этот день, но все же Павел Семенович сейчас говорил не от души, и от этого всем становилось не по себе.
Откровенного разговора, какой представляла себе Ирма Сергеевна, не получалось. Марина Николаевна вышла.
– Я думаю, Стася, дома ты обо всем договоришься с родителями, – сказала Агриппина Федоровна.
Стася заплакала и выбежала из комнаты.
– Придет, – спокойно сказала Фадеева.
– Не придет, – упавшим голосом отозвалась Ирма Сергеевна.
– Не придет, упрямая в меня, – сказал Павел Семенович, и по тону его голоса невозможно было определить, рад или не рад он этому.
Стася убежала в уборную, долго плакала там у окна, а потом так же долго мыла под краном лицо.
«Вот возьму и с моста брошусь в реку», – думала она, и хотя знала, что никогда не бросится в реку, тем не менее ярко представила себе, как будут убиваться мать и отец, чувствуя свою вину в ее трагической смерти. Она представила себе, как Вера зайдет в класс и скажет: «Девочки, а Стася…» Она не договорит и заплачет… И Стася снова всхлипывала и плакала от жалости к себе, к родителям, к подругам… Она также уже знала, что возвратится домой. Знала и хотела этого.
Стася вспомнила, как плохо выглядела мать, какой виноватый, жалкий вид был у отца. «Я же люблю их, – думала она. – Ведь должна я была понимать, что все равно вернусь домой, потому что я не Елена Стрелова и не мне, маменькиной дочке, жить одной».
Стася пришла к неожиданному для себя выводу, что виновата во всем сама. «Ведь я никогда не пыталась по-серьезному доказать родителям, в чем они неправы, не пробовала прибегать к помощи взрослых друзей», – упрекала она себя.
Потом она опять стала защищаться. «Я совершенно права, – говорила она себе. – Мама сказала, что теперь ни в чем не будет мне перечить. Значит, во всей этой истории я поступила умно. Теперь еще дня два не пойду домой, ночую у Елены или у Веры, пусть раз и навсегда почувствуют мои родители, как они были неправы».
Стася достала из кармана круглое зеркальце и посмотрелась в него. На нее взглянули опухшие от слез глаза на совсем некрасивом лице, покрытом красными пятнами. Стасе опять стало жалко себя. «Вот до чего они довели меня», – подумала она и, всхлипнув, решила дождаться здесь перемены.
Ждать пришлось недолго. В нижнем этаже звонок запел песенку, сочиненную Стасей еще в первом классе:
Динь-динь, отдыхать,
Динь-динь, поиграть,
Побегать, поскакать
И за парту опять.
Он пел все громче, все задорнее, а Стася стояла у двери и слушала. Вот хлопнула где-то внизу дверь, вот отозвались двери вверху, вот в полную тишину коридора волной ворвался шум, затем послышался шум вверху, внизу, топот ног по коридорам, по лестницам, и коридоры ожили, засмеялись, запели. «Как хорошо!» – подумала Стася, и сердце ее тоже ожило, запело, засмеялось. – Какое это все родное, мое – и звонок, и хлопанье дверей, и шум. Что бы я стала делать, если бы у меня не было школы?» Она не ответила себе на этот вопрос и побежала отыскивать подруг. Ей навстречу уже мчались Вера и Елена.
– Ирма Сергеевна была? Помирились? – спросили они еще издали.
Стася рассказала подругам о том, что произошло в учительской.
– Иди домой сегодня же, – одновременно сказали Елена и Вера.
– Почему? – заносчиво спросила Стася.
– Потому что все будет по-хорошему. Папа с мамой теперь все поняли… – убежденно сказала Вера.
В ответ на это Стася спросила:
– Лена, можно мне сегодня переночевать у тебя?
Вера пожала плечами, а Елена с готовностью ответила :
– Конечно, мы очень весело проведем время.
…И все же, как ни пыталась Стася заглушить в себе голос совести, упрекающий ее в том, что она ушла от родителей, к четвертому уроку он говорил уже так убежденно, что она готова была немедленно бежать домой. Кроме того, неожиданно для себя она почувствовала острую жалость к матери, непреодолимое желание увидеть ее сейчас же. Но Стася дождалась конца занятий и тогда потихоньку от подруг оделась, выбежала из школы и быстро пошла через площадь на набережную. Она почти вбежала во двор, и он
