Дядя Федя большой, в ватной телогрейке и точно такой же, как у дяди Феди маленького, меховой шапке. На нем широкие стеганые брюки, какие носят грузчики, и сапоги с голенищами, спущенными гармошкой.
– Айда на полевой стан! – командует дядя Федя большой.
Полевой стан тут же, через дорогу. Там стоят несколько домов, два длинных сарая и торчат трубы овощехранилища.
Под навесом – врытый в землю длинный стол и скамейки. Часть стола занимает веселая компания студентов.
Павел и Ваня, по примеру дяди Феди, подходят к столбу с рукомойником. На прибитой дощечке лежит обмылок. На гвозде – затертое, не успевающее высыхать полотенце. Мальчики с удовольствием покрывают мыльной пеной вспотевшие, пропыленные лица, шеи, руки и смывают их чистой холодной водой.
У стола появляется знакомая ребятам повариха – тетя Даша. Она ставит на стол несколько алюминиевых мисок и, обращаясь к дяде Феде маленькому, спрашивает:
– Где народ-то твой?
– Агрегат в полном сборе, – отвечает дядя Федя. – Сейчас Эдуард с шофером подъедут… Эй, парнишки, не зевайте! – приглашает он к столу Павла и Ваню.
Те наскоро вытираются и садятся за стол, белый, новый, еще пахнущий сосной.
Тетя Даша наливает в миски суп, расставляет чашки с горячим чаем, блюдца с прозрачным ароматным медом.
– Ну, парни, надоело? – подмигивает дядя Федя маленький. – Никакого разнообразия – стой да вилами шевели солому, а она, проклятущая, все ползет да ползет!
– Мне не надоело, – говорит Павел, проворно уписывая похлебку. – Я все смотрю, как комбайн работает, и удивляюсь.
– Хорошая машина! – любовно щурит дядя Федя маленький большие голубые глаза. – Да ты уж всю похлебку проглотил?! Это здорово! Значит, по всем приметам работник что надо.
– Еще подлить? – спрашивает тетя Даша. Скрестив полные руки на животе, она ревниво приглядывается к обедающим, пытается заметить, нравится ли ее стряпня.
– Спасибо. Я сыт, – говорит Павел и так же быстро уничтожает ломоть свежего пшеничного хлеба с медом.
Ему хорошо, непривычно радостно на этом большом поле, за столом на полевом стане. Ему приятен приветливый разговорчивый дядя Федя маленький и молчаливый дядя Федя большой. Здесь, в колхозе, ему интересно и уже не хочется спать.
2
По дороге мчится коричневая «Победа». Шофер лихо заворачивает. Машина подпрыгивает на ухабах и останавливается около стрекочущей силосорезки. Силосорезка стоит возле длинной цементированной силосной ямы, к ней то и дело подходят машины, нагруженные кукурузой. Силосорезка стрекочет, как гигантский кузнечик; мелко нарезанная кукуруза, описывая в воздухе золотистый полукруг, летит в силосную яму или, не долетая, ложится у ее края, в кучу.
Из коричневой «Победы» выходит высокий, грузный, немного сутулый человек средних лет, в черном кожаном шлеме, какие носят танкисты.
– Председатель приехал, – говорит дядя Федя большой. – Достается ему в это время! Ни днем ни ночью покоя нет.
– Небось пора горячая. Урожай, какого не видели, и погода, какой не бывает! – вздыхает дядя Федя маленький. Он достает папиросы и спрашивает: – Курите, парни?
Павел и Ваня отрицательно машут головами.
– Так я вам и поверил! – говорит дядя Федя маленький. – А курить все же не дам. Не люблю, когда подростки балуются. Каждому овощу свое время.
Председатель крупными шагами подходит к столу.
– Здравствуйте, товарищи! – говорит он низким сильным голосом, не вынимая рук из карманов пальто. У него живые черные глаза с длинными ресницами, взгляд пристальный. Лицо, покрытое темным загаром, вероятно не сходящим от лета до лета, опалено зноем и ветром. Над губой небольшие седеющие усы. Он улыбается приветливо и немного грустно. – Это видели? – говорит председатель и неловким движением достает из кармана спелый початок кукурузы.
Он радуется, как ребенок, этому початку, выросшему на сибирских просторах.
– Вот вам и не растет! – Председатель держит початок рукой, затянутой в черную кожаную перчатку, и, вероятно, в сотый раз любуется им.
– Хорош! – говорит дядя Федя большой и берет початок. Початок словно проваливается в огромной ладони и сразу становится меньше.
– Хорош! Ох, хорош! – качает головой дядя Федя маленький. Он достает из коробки папиросу и протягивает ее председателю: – Закурим, Василий Ильич!
Тот берет папиросу странным движением руки, и Павел с Ваней видят, что у председателя не гнутся пальцы в кожаных перчатках.
– Вот что, товарищи, – говорит Василий Ильич, – прогноз получен плохой. Ожидаются заморозки и снег. Положение у нас как на фронте. Придется работать в ночную.
– Ну, коли росы не будет… – говорит дядя Федя маленький.
«Молодец, даже глазом не моргнул», – думает о нем Павел и смотрит на дядю Федю большого. Тот спокойно указывает на ребят:
– Только вот у нас на соломокопнителе городские школьники, их подменить придется…
– Нас? – обиженно, в голос вскрикивают Павел и Ваня.
– Мы никуда не пойдем. Мы тоже в ночную, – говорит Павел.
Председатель, немного помолчав, соглашается.
– Ну, добре, ребята! Договорились! – Он приветливо кивает головой дядям Федям, Павлу и Ване и крупными шагами идет к «Победе».
– Помчался дальше! – Дядя Федя маленький смотрит вслед автомобилю. – Вот, ребята, у кого учиться надо, как жизнь за горло брать, когда она не дается!
Дядя Федя застегивает телогрейку и проделывает тут же у стола незамысловатые физические упражнения: руки вверх, в стороны, ноги, согнутые в коленях, по очереди к животу.
– Дядя Федя, а что у него с руками? – спрашивает Ваня по дороге к комбайну.
– С руками? Да их нет у него. Протезы.
– Протезы?!
Дяди Феди занимают свои места. По гулким железным лесенкам взбегают на площадки Павел и Ваня. И снова рокочет мотор, шуршат зерно и солома, снова гудит автомобиль, и Эдуард широкими, точными движениями разравнивает зерно.
3
На поля спускается холодная, осенняя ночь. Все черно вокруг, только фары комбайна озаряют светом кусок массива пшеницы, и она кажется огненно-рыжей. Где-то вдали светятся фары других комбайнов и автомашин да горят костры. Около них маячат темные фигуры.
«Греются!» – с завистью думает Павел. Ему холодно. Руки как лед. Ветер забирается под телогрейку. Комбайн заворачивает, идет в обратную сторону. Теперь ветер терзает Ваню. Павлу теплее. Можно думать о чем-то еще, кроме леденящего холода, а думать в эту темную ночь хочется о многом.
Что-то новое чувствует в себе Павел с тех пор, как встал на железную площадку соломокопнителя, – что-то хорошее, успокаивающее.
И хочется разобраться в этом, но разобраться трудно. Наконец-то исчезло страшное желание спать. Даже вот сейчас, ночью, не хочется. Не хочется и одиночества. Так бы и разговаривал все время с дядями Федями, с председателем, с Эдуардом. Незабываемое впечатление произвел на Павла председатель своими кожаными руками. А может быть, и слова дяди Феди маленького о председателе имели значение?
Поговорить бы с председателем… Узнать бы, как он потерял руки, что случилось у него в жизни. Хочется думать еще и о Рите. Теперь он при встрече подойдет к ней первый. Он уже не верит, что мать заставила Риту дружить с ним. Он представляет ее себе в пестром платке, в пальто, испачканном землей.
