день мы просто решили: хватит! Будь что будет…
…И все же вопрос разбудил в нем давнее чувство вины… потому что он был единственным, кто уцелел? Потому что в последний момент, уже зная, что погибнет, он вдруг почувствовал отчаянную жажду жизни? Сэм снова вспомнил, как тщетно пытался ответить Евгению на его страшные вопросы страшные, потому что ответ на них лежал где-то за пределами не только человеческих, но и эсперских возможностей…
— Я не знаю, не знаю, почему остался жив! — кричал он тогда Евгению Вначале я увидел, что меня убьют, меня должны были убить… А потом я забыл обо всем, я просто спасался. И спасся! — со странным удивлением повторил он. — Убежал… И уже в горах увидел, куда мне надо идти…
Евгений не знал, что ответить. Ему было отчаянно стыдно: чудом выживший всегда винит себя в том, что уцелел — так можно ли усугублять это страдание? В чем он обвиняет Сэма — в слабости? По какому праву? Он даже представить себе боится, что пережил этот парень!
— Ладно, не дергайся больше, — мягко сказал он. — Теперь все позади, и тебе больше ничего не угрожает. Располагайся на ночь. — Евгений показал на диван. — Сейчас я отправлю сообщение, и завтра за тобой прилетят.
— А дальше? — подозрительно спросил Сэм. — В экспериментальные образцы для ваших лабораторий?
Евгений с трудом удержался от резкости: за три года учебы подобные обвинения в адрес СБ уже успели осточертеть!.. Ему очень захотелось предложить Сэму — коль скоро его что-то не устраивает — отправиться обратно. Однако он мгновенно опомнился, мысленно обозвав себя бесчувственной свиньей, и заговорил подчеркнуто спокойно:
— Тебя никто и ни к чему не принудит, за это я ручаюсь. Захочешь сотрудничать — милости просим, нет — твое право: получишь документы, деньги на первое время, полезные адреса, определишь, где хотел бы жить — и вперед! К свободе…
Сэм снова покачал головой, и Евгений понял, что пройдет немало времени, пока этот парень привыкнет к слову «свобода». А привыкнув, уже не будет произносить его на родном языке!
Евгений подождал, пока Сэм заснет, потом сел к компьютеру и быстро набрал сообщение — СБ имела собственную иммиграционную службу, и этот случай как раз для них. Ему даже не пришло в голову позвонить Ананичу: какая разница, от кого придет известие — от студента-практиканта или от куратора района? О том, что тот может счесть это оскорбительным нарушением субординации, Евгений как-то не подумал…
— …Утром за мной прилетели два агента СБ, — закончил Сэм свой рассказ. — Они проводили меня в столицу, и больше мы с Евгением не встречались. Два месяца я действительно проболтался в их институте, просто чтобы прийти в себя. Потом понял, что если не возьму себя в руки, то так и останусь 'экспериментальным образцом', причем с резко падающей ценностью! И моим последним экспериментом для СБ стало предчувствие себя в «Лотосе»: я очень уверенно сказал, где хотел бы жить, хотя до этого о «Лотосе» ничего не слышал… Но вот что странно, — он поднял на Юлю удивленные глаза, — почему еще тогда, в горах, я не вышел сюда? Это было бы проще… Впрочем, — махнул он рукой, — я ведь даже не помню, как шел! Если бы помнил… — Сэм вздохнул и замолчал на полуслове.
Юля тоже сидела тихо. История Сэма потрясла ее — даже несмотря на то, что о многом она догадывалась и раньше. Но одно дело догадываться, и совсем другое — ощутить вслед за рассказчиком! Бедняга Сэм… Семен! Мало ему досталось, чтобы тут же пережить еще и смерть Тонечки! Ну почему к некоторым людям судьба особенно жестока?!
А ведь Тонечка даже не вспоминала о нем… Может быть, не так уж и много он для нее значил? Впрочем, об этом Сэму лучше не знать. И все-таки один вопрос Юля должна была задать. Он и раньше приходил ей в голову, но тогда она не решалась об этом заговаривать.
Тонечка… Ее немного странное имя наводило на мысль о ее возможном происхождении! Однако Сэм довольно резко отреагировал на юлино любопытство:
— Если она не ответила тебе, с чего ты взяла, что можно спрашивать у меня? Даже если я что-то и знаю… Вот ты смогла бы пересказать чью-нибудь исповедь?
От его слишком прозрачного намека Юле стало неловко: пересказывать его исповедь она не собиралась… но это же другое дело! Он, в отличие от Тонечки, жив и здоров — а она уже не может рассказать или не рассказать, ответить или не ответить… Так не сродни ли забвению такая деликатность? Она не сумела выразить своих чувств словами, но Сэм, похоже, понял ее. Лицо его стало немного виноватым, и он, помедлив, ответил:
— Не знаю я, Юля. Честное слово, не знаю! Прямо я не спрашивал, а так… Язык она знала блестяще, и не только язык — вообще страну хорошо понимала. Но… Не похожа она была на наших!
Вот на такой неопределенной ноте и закончилась их беседа. Засыпая, Юля видела перед собой круговорот лиц: Сэм, в беспамятстве пробирающийся по темным горам… Евгений, открывающий дверь на полуночный стук… И Тонечка, которая в это время спокойно жила в «Лотосе» и не подозревала о предстоящей встрече…
Интересно, а какая она была в это время? Странно, но представить себе Тонечку спокойной и счастливой Юля никак не могла… А ведь они с Сэмом были любовниками, не плакали же они друг у друга в объятиях, в самом-то деле?! Наверное, были счастливы… Однако Сэм тоже почти ничего не знает о ней — разве так бывает между близкими людьми?
…Мысли путались, и Юля чувствовала, что погибшая подруга не стала понятнее — только боль потери подступила снова, став еще острее, словно усиленная воспоминаниями…
…Даже если бы на дорожке внезапно возник черт с рогами, Евгений удивился бы меньше! Все шесть лет, которые Никлас просидел в Сент-Меллоне в должности куратора, он больше всего мечтал о том, чтобы перебраться в столицу. И Евгений не мог себе представить, какие силы могли бы заставить Ананича снова появиться здесь…
'Ну вот, — с досадой подумал Евгений, замедляя шаги. — А какой хороший был день!..' Встречаться с Никласом ему не хотелось совершенно. 'Эх, знал бы заранее — пошел бы через парадный ход…'
У него было много причин не любить своего предшественника: Ананич никогда всерьез не утруждал себя работой, кроме того, его отношение к подопечным эсперам было весьма бесцеремонным — заменив его на посту куратора, Евгений постоянно натыкался на последствия этого!
Впрочем, непрофессионализм еще можно было бы простить — в конце концов, Ананич не был «настоящим» исследователем: еще до создания института будущих кураторов и специалистов для СБ собирали по всей стране, переучивая главным образом из психологов и психотерапевтов.
Но есть вещи, которые невозможно простить… И забыть тоже невозможно, как бы ни хотелось! И Евгений снова ощутил приступ неодолимой злобы — при одном только воспоминании о мерзости, которую Никлас устроил ему во время второй практики…
…А ведь Евгений даже ни о чем не догадывался тогда! Он ехал в Сент-Меллон с удовольствием, безо всякой тревоги. Положительный отзыв прошлого года, неплохие отношения с руководителем — что еще нужно для нормальной работы? Да и горы тянули к себе, было в здешних местах какое-то особенное очарование! В свое время Евгений даже не удивился, услышав, что его «крестник» Сэм перебрался именно в 'Лиловый лотос'…
Ананич встретил Евгения довольно доброжелательно, хотя и без особого восторга. Впрочем, Евгения это не насторожило — он с головой погрузился в работу. Теперь перед ним стояли куда более сложные задачи, чем раньше если первая практика сводилась в основном к анализу накопленного Ананичем материала и была почти исключительно кабинетной, то теперь предстояло работать непосредственно с агентурой, а если повезет, то и с самими эсперами.
Впрочем, Евгений был вполне уверен в своих силах. К тому же, он весьма рассчитывал на помощь Ананича — может, тот и не очень разбирается в математических моделях и вероятностных оценках, зато должен профессионально ориентироваться в отношениях между людьми!
Первое же задание Никласа удивило Евгения сложностью: требовалось определить «специализацию» недавно появившейся в «Лотосе» юной Марины Ким. Ананич подчеркнул важность задачи, однако откровенно сомневался в возможности Евгения выполнить ее. Тот понимал, что сомнения руководителя резонны: община отличалась исключительной замкнутостью. Несмотря на то, что все эсперы активно
