можно было бы назвать двухэтажным особнячком, если посчитать за второй этаж два мансардных окна, выступающих из крутого ската крыши.
С чистенькими занавесками оба эти окна в аккуратных черепичных чепцах походили на благообразных прихожанок. Верхний этаж соединялся с храмом короткой галереей, сделанной в виде ложного аркбутана.[5] Святой отец, должно быть, любил появляться перед паствой незаметно и неожиданно.
Несмотря на то что кирха еще зияла следами недавних боев, дом и дворик пастора были ухожены: стены увиты плющом, дорожки посыпаны желтой торфяной золой, ступеньки крыльца уставлены розами в горшках. Все здесь сияло и блестело — медная ручка, и бронзовая шишечка звонка, и латунная табличка на двери.
Еремеев с трудом удержался, чтобы не протереть глаза. Совсем недавно он видел эту фамилию под отчетом командира штурмовой группы: Ульрих Цафф. Совпадение? Скорее всего. Хотя, с другой стороны, фамилия Цафф — это не распространенные Мюллер или Рихтер…
На звонок Лотты за дверью бегло простучали каблучки — кто-то резво спускался по лестнице, затем возникло краткое затишье — ровно настолько, чтобы заглянуть в дверной глазок, и наконец лязгнули засовы. Молодая женщина, не пряча удивленной улыбки, встретила их на пороге. Была она вся черно- белая, как валлийская коза, — в черном свитерке и белой юбке; в лице, в фигуре тоже проскальзывало что-то козье — тонкое, грациозное и глуповато-смешное. Тонкие ноги, изящные плечи и удлиненные, по- козьи расставленные глаза. Можно было об заклад биться, что в школе ее звали Козой.
Все, что говорила Лотта, Орест пропустил мимо ушей, изучая фрейлейн Хайнрот. Уловил лишь последнюю фразу:
— Господин лейтенант хотел бы купить что-нибудь из индийских вещей пастора Цаффа…
— Пожалуйста! — распахнула дверь Дита.
Все втроем они поднялись по скрипучей деревянной лестнице.
Кабинет пастора мало чем выдавал род занятий своего хозяина. Разве что черная мебель была подобрана в цвет пасторского сюртука и вселенской скорби. В глаза бросались диковинные узкогорлые вазы и светильники, выставленные на полках и подоконнике. Орест кинулся к ним со страстью завзятого коллекционера: не было сомнений — точно такие же вазы с глубокой затейливой гравировкой видел он у того, кто продал ему Вишну!
— Я видел такую вазу на «шварцмаркете»! — удачно пояснил свое волнение Орест. — И не успел ее купить.
— О, вы наверняка видели ее у дяди Матиаса! — засмеялась Дита. — Мы иногда просим его продать кое-что из наших вещей.
Еремеева подмывало спросить, не принадлежала ли им статуэтка танцующего бога, но он удержался от неосторожного вопроса.
— Так я могу купить эту вазу?
— Да, да! Сейчас я спрошу у тети Хильды.
Дита сбежала вниз и вскоре поднялась вместе с фрау Хайнрот — сухопарой особой лет пятидесяти в глухом коричневом платье. О цене сговорились сразу, и хотя у Еремеева карман топырился от купюр (утром получил жалованье), расчет заглянуть сюда еще раз заставил его обескураженно похлопать по карманам и объяснить, что сегодня он никак не рассчитывал на столь дорогую покупку: Лотту встретил случайно, и потому деньги, если фрау Хайнрот не возражает, он принесет завтра в это же время. Фрау Хайнрот не имела ничего против, а Дита и вовсе дала понять, что она будет очень рада визиту господина лейтенанта.
Дома, стянув сапоги и бросив на спинку стула портупею, Еремеев улегся поверх солдатского одеяла, покрывавшего постель, заложил руки под голову и попробовал подвести первые итоги следствия, которое про себя он называл «следствие по делу об убийстве майора Еремеева». Он не сомневался, что отец был сожжен в доте «Истра» огнеметчиками Ульриха Цаффа тем же способом, какой описывался в трофейных документах. Наволочки с буквами UZ могли быть вынесены на продажу из того же дома пастора, той же фрау Хайнрот. Кстати, нужно еще раз попросить хозяйку описать женщину, у которой она купила белье. Не мешало бы узнать и имя пастора. А что, если Ульрих?! Эту соблазнительную версию Орест отбросил сразу: слишком все просто и слишком все удачно. Так не бывает. Надо исходить из самого худшего: пастор Цафф однофамилец Ульриха Цаффа. Но тогда и исходить не из чего. Однофамилец, он и есть однофамилец. О каком следствии вести речь? А если родственник? Вполне допустимо… По крайней мере, есть хоть зацепка для дальнейшего поиска. Возьмем это, как говорит Сулай, за «рабочую гипотезу».
Ай да сеттер, куда привел! Не подари Орест библиотекарше мельхиоровую безделушку, вряд ли бы она проявила такую заботу о коллекции русского офицера…
Стоп!
Но ведь статуэтка Вишну из этого же дома. Пути богов — индуистских ли, лютеранских — неисповедимы…
И вдруг осенило! Тот «вервольф», который покончил с собой в колодце, и есть Ульрих Цафф! И U, наколотое на боку, это начальная буква его имени — Ulrich!
Орест вскочил и заходил по комнате как был — в носках. Он пробовал звенья новой логической цепи на разрыв… Разве не логично, что именно Ульрих Цафф, сапер-штурмовик с огромным фронтовым опытом подрывной работы, вошел в диверсионную группу «Вишну». Если он родственник пастора, значит, Альтхафен ему хорошо знаком, и вероятность включения такого человека в диверсионное подполье возрастает. Он захвачен живым и убивает себя не только из фанатизма. В Альтхафене у него родственники. Не выдать бы их…
Эх, посоветоваться бы с Сулаем!
Мост Трех Русалок
В это утро Оресту очень не хотелось просыпаться. Не потому, что одолевал сон, а потому, что, проснувшись, надо было думать. Снова думать, каким образом Вишну, главарь «вервольфов», связан с пастором или пастор был связан с «вишнуитами». Да и связаны ли они вовсе? Пока что единственным общим звеном, которое сцепляло еремеевские догадки, была вездесущая буква U.
После вчерашних ночных размышлений мозговые полушария — Орест это явственно чувствовал — превратились в половинки чугунных ядер. Потянуло вдруг к черному «адлеру», к простой и понятной работе, не требующей особых умственных напряжений. Но печатать на машинке Еремееву не пришлось.
Майор Алехин подыскал ему другую работу.
В подвале ратуши, только что осушенном командой Цыбулькина, стоял сырой запах бумажной прели — размокшего архива альтхафенского магистрата. Именно здесь Алехин надеялся найти планы городских подземных коммуникаций: водосточной сети, канализации и кабельных трасс.
— Найдешь схемы — представлю к правительственной награде! — напутствовал Еремеева майор. В помощь лейтенанту отрядили молодого бойца из комендантской роты — длинного и тощего рядового Куманькова, который еще не успел забыть школьный курс немецкого, а для охраны — сержанта Лозоходова, вооруженного автоматом и гранатной сумкой.
Разбухшие листы расползались в пальцах, и приходилось очень осторожно отделять один документ от другого. Куманьков читал вслух заголовки папок и те, что могли представлять хоть какой-то интерес, передавал Еремееву для более детального изучения. Лозоходов поглядывал на них с верхних ступенек лестницы, курил румынские сигареты, не забывая, впрочем, посматривать в коридор сквозь полукруглый проем распахнутой двери.
Они проработали до самого вечера. Однако ничего существенного найти так и не удалось. Попадались пухлые дела с нудными отчетами по озеленению города, сметы на благоустройство старобюргерского кладбища и реконструкцию яхт-клуба, сводки, кадастры и прочая бумажная канитель. В записях о рождениях и смертях Орест обнаружил подписи пастора Цаффа. Оторвав кусочек листа с пасторским автографом,
