молодую девушку с тусклым фонарем в руке. Она была обнажена. Черты ее лица и фигура были изящны и тонки. За рукав же меня тянула старуха, настолько же безобразная, насколько красива была девушка. Холодный озноб прошиб меня с головы до пят.
— Видишь, как благосклонна к нам Судьба, детка? — произнесла старуха, наполовину стащив с меня куртку. — Никогда не ропщи на Судьбу.
Язык отказывался мне повиноваться. У меня не было сил ни говорить, ни сопротивляться. Тщетно я призывал свою волю — казалось, она покинула меня навсегда. Совершенно беспомощный, я был в руках этой старухи и ее дочери, несмотря на то, что мог бы выгнать их из пещеры запросто, если бы только захотел. Но в том-то и дело, что у меня не было сил даже захотеть.
Не удовлетворившись одной только курткой, старуха стала раздевать меня дальше, до тех пор, пока я не оказался совершенно голым. Раздевая меня, она отдавала одежду девушке, и та облачалась в нее. Фонарь отбрасывал неверные тени на стену пещеры. Казалось, они исполняли какой-то танец — силуэты двух женщин сливались с силуэтом моего обнаженного тела, разъединялись вновь, — и картина эта наполнила меня ужасом и отвращением. Я наблюдал за ними, совершенно не понимая, что происходит, и не мог произнести ни слова, хотя именно слова сейчас мне были так необходимы, они были бы единственным моим оружием в том уязвимом положении, в котором я оказался. Наконец, с трудом ворочая языком, я произнес:
— Если ты, старая женщина, потеряла всякий стыд, то я нет. Я стыжусь своей наготы, даже перед такой бесстыжей ведьмой, как ты. Но еще более мне стыд но перед невинностью этой девушки.
— Она унесет твой стыд, ты же облачись в ее невинность.
— Зачем девушке носить изодранные мужские лохмотья того, кто заблудился в горах в такую ночь?
— Возможно, чтобы облегчить его ношу, а также согреться. Бедняжка дрожит от холода.
— Ну, а если мне станет холодно, что мне тогда делать? Тебе совсем меня не жаль? Моя одежда — это все, что у меня есть сейчас на этом свете.
— Чем меньшим обладаешь ты, тем менее ты этим одержим.
Чем большим обладаешь ты, тем более ты этим одержим.
Чем более ты одержим, тем меньше ценен сам.
Чем менее ты одержим, тем больше ценен сам.
Пойдем отсюда, дитя мое.
Она взяла девушку за руку и собралась уходить. Сотни вопросов наполняли мой ум, но лишь один сорвался с губ моих:
— Прежде чем ты уйдешь, старая женщина, не будешь ли ты так добра сказать мне, далеко ли я нахожусь от вершины?
— Ты на краю Черной пропасти.
Их причудливые тени мелькнули в последний раз, когда они вышли из пещеры и исчезли в черной, как сажа, ночи. Волна холодного воздуха, неизвестно откуда взявшись, обдала меня с головой. За ней последовали еще более темные и еще более холодные волны. Казалось, что сами стены пещеры дышат холодом. Меня начало трясти. Мысли лихорадочно проносились в голове: бараны, пасущиеся на камнях, насмешливый пастух, эта старуха с девушкой, я, голый, весь в синяках и ссадинах, голодный, холодный, в полубреду, в этой пещере, на краю пропасти… Близок ли я к своей цели? Доберусь ли я до вершины? Кончится ли когда-нибудь эта ночь?
Постепенно, однако, я начал приходить в себя, и тут услышал собачий лай и вновь увидел свет прямо перед собой.
— Видишь, как благосклонна к нам Судьба, возлюбленная моя? Никогда не ропщи на Судьбу. — Голос принадлежал дряхлому старику, сгорбленному, с длинной бородой и трясущимися коленями. Возглас
его был обращен к женщине такой же древней, как он сам, беззубой, лысой, тоже сгорбленной и трясущейся. Не обращая на меня внимания, он продолжал все тем же сдавленным голосом, который, казалось, с трудом вырывался из горла, — превосходные хоромы для нашей первой брачной ночи и чудесный посох взамен того, что ты потеряла С таким посохом ты больше никогда не споткнешься, возлюбленная моя. — С этими словами он поднял мой посох и отдал ей. Она склонилась над ним, нежно и ласково поглаживая морщинистой рукой. Затем, будто только сейчас заметив меня, он добавил: — Путник сейчас уйдет, любовь моя, и мы останемся одни и насладимся волшебными снами.
Его слова, подкрепленные рычанием собаки, прозвучали для меня как приказ, которому я был не в силах противостоять. Исполненный ужаса, я наблюдал за происходящим будто во сне, и как во сне я встал и направился к выходу из пещеры, отчаянно пытаясь произнести хоть слово, чтобы защитить себя. Наконец, мне это удалось:
— Вы взяли мой посох. Неужели вы будете так жестоки, что выгоните меня из пещеры, которая является моим прибежищем на эту ночь?
— Блаженны не имеющие посоха,
Ибо не собьются они с пути.
Блаженны бездомные,
Ибо они уже дома.
И только заблудившимся, таким, как мы,
Нужен посох.
И только привязанным к дому, таким, как мы,
Нужен дом.
Так они пели, готовя себе ложе, вонзая длинные ногти в землю и разравнивая ее. Они пели, не обращая никакого внимания на меня. В отчаянии я закричал:
— Взгляните на мои руки! Взгляните на мои ноги!
Я странник, сбившийся с дороги, потерявшийся на пустынном склоне. Я кровью умастил свой путь. Я не знаю, куда идти дальше по этой ужасной горе, так хорошо знакомой вам. Вы что? Не боитесь кары небесной? Дайте мне хотя бы ваш фонарь, если уж не разрешаете мне остаться в пещере этой ночью!
— Любовь невозможно опустошить.
Свет невозможно разделить.
Люби и увидишь.
Свети и будешь.
Когда закончится ночь,
И погаснет день,
А земле наступит конец,
Куда отправится путник?
Найдется ли тот, кто отправится в путь?
Я решил прибегнуть к мольбам, хотя и понимал, что от этого будет мало проку, поскольку непреодолимая сила выталкивала меня из пещеры:
— Добрый старик, добрая женщина! Я совсем окоченел и еле разговариваю от усталости, я не буду для вас ложкой дегтя в бочке меда. Я тоже когда-то вкусил любви. Я оставлю вам мой посох и мое скромное убежище, которое вы выбрали для вашей брачной ночи. Но лишь об одном прошу я вас взамен: поскольку вы не даете мне ваш фонарь, не будете ли вы столь любезны проводить меня к выходу из пещеры и указать мне путь к
вершине? Я потерял направление и равновесие. Я не знаю, высоко ли я забрался и сколько мне еще идти.
Не обращая внимания на мою просьбу, они продолжали петь:
— Тот, кто поднялся так высоко, на самом деле остался внизу.
Тот, кто решил, что других обогнал, на самом деле отстал.
Слишком чувствительный лишился чувств,
Красноречивый остался без слов и говорить перестал.
Прилив и отлив — всего лишь теченье одно.
Без указателей выйдешь туда, куда надо.
Тому, кто отдать готов, будет сполна воздано.
