— Молодец, старик! Член бюро райкома. Его сам Бирюков побаивается. Директором средней школы в Ольховатке его хотели поставить, не согласился: жаль свою болотновскую восьмилетку бросать. Я, говорит, тут нужней… Да… А еще раньше его один знакомый в облоно сманывал. Это он мне по секрету сказал. Сослался Иван Павлович на здоровье, а сам так размышлял: я, мол, уеду в город, другой уедет, а кто деревенских детишек учить будет? Идейный старик!
Утихли воробьи под крышей — спать улеглись. Дождик перестал, но поднялся ветер, стряхивал с листьев прилипшие капли. Колхозный механик Славка Калужских смотрит задумчиво в окно, часто моргает, видимо, вспоминает что-то.
— А тебя, Слав, никогда не сманивали в город?
— Не, не сманывали, но после техникума можно было устроиться в пригородный совхоз. Десять минут — и в центре. А я к себе попросился. Думаю, родили тебя в Болотном, учили там, дурачка, диктанты подсказывали — и в знак благодарности ручкой помахать? Да как я, думаю, после этого тому же Ивану Павловичу в глаза посмотрю, матери, наконец, своей? Меня ребята из нашей группы дураком обозвали, а я все равно на своем стоял: чего ради буду какой-то пригород поднимать? Кто в таком разе мое родное Болотное поднимет?
— Ты, смотрю, как Иван Павлович мыслишь…
Черт побери, раньше мне казалось, что стоит любого деревенского парня только поманить пальцем в город (о стариках не говорю, эти просто так не сдвинутся), как он тут же улетит, забыв и «до свидания» сказать. Особенно если кто повидал уже город — в армии ли, на учебе какой. Вон у того же Славки три костюма, говорит, висят ненадеванные, туфли голландские обновить не может — некогда. Деньги, говорит, есть, жратвы полно, а замотался, в летние месяцы света белого не видит. И кому нужны в таком случае твои деньги; твоя жратва?
Другой бы и пристроился где-нибудь (и пристроилось сколько!). А Славка вот не изменил деревне, остался…
— Что-то будет через несколько лет? Ужель нельзя как-то придержать в деревне людей?
— Совсем — нельзя, — ответил Славка. — А многих — можно. Иван Павлович как-то верно сказал на партсобрании: «Нынче мы много разглагольствуем о профориентации учащихся. А они до тех пор будут уходить из деревни, пока мы не перестанем ездить за хлебом в Курск». Прав старик. Мы же клубы строим, а про хлеб забыли… Впрочем, Бирюков говорит, что ему много народу не нужно. Мне, говорит, машин много нужно, — угадывая мои мысли, сказал Славка. — И ничего, говорит, тогда нам не будет страшно, езжайте кто куда хочет — не держим, а когда надумаете возвращаться, мы еще, говорит, посмотрим, нужны вы нам или нет… Вот такие дела. — И неожиданно Славка спросил: — Ты хоть немного представляешь наш нынешний колхоз?
— Слышал. Огромный. Два бывших сельсовета.
— То-то. Пять тыщ пахоты, а полеводов — всего сто двадцать человек. И управляемся, не зимует, как не раз случалось раньше, та же свекла…
— А конопля? — уколол я. — Где скошена вон стоит, где не скошена.
— Так вот Бирюков и правильно говорит: нужно больше машин. А мы пока что вручную вяжем коноплю, подаем на комбайн, грузим… Но и она зимовать не останется; со свеклой, считай, разделались, теперь за коноплю возьмемся… У нас другая беда, — устало вздохнул Славка. — Никак не добьемся специализации. Отсюда и убытки у нашего, лучшего в районе колхоза. Посуди сам: мы сеем озимую рожь, озимую пшеницу, — загибал он пальцы, — яровую пшеницу, ячмень, овес, просо, гречиху, свеклу, картофель, коноплю, от которой в прошлом году вместо ста шестидесяти тысяч рублей мы получили прибыль только сорок восемь тысяч: не пропалываем ее, посконь не выдергиваем, убираем и обмолачиваем поздно… Да… А смотри, какая есть у нас живность: крупный рогатый скот, лошади, свиньи, птицеферма, овцы, пчелы… И от всего этого тоже убытки. Нет, специализация нужна, специализация! И к этому мы со временем придем. Верно?
— Не могу не согласиться с таким авторитетом, как ты.
— Смеешься!
— Серьезно.
— Тогда — дай пять. — И он крепко, до боли, пожал мою руку.
19
Мы чуть лбами не стукнулись с Таисией Матвеевной, одновременно открыв дверь веранды: я — с улицы, Таисия Матвеевна — изнутри.
— Здравствуйте вам!
Она, удивленная, сделала шаг назад.
— Какими судьбами? Здравствуйте.
Таисия Матвеевна поставила ведра — за водой к колодцу шла, метнулась в хату.
— Ваня, встречай гостей!
Позвала Ивана Павловича и вернулась к своим ведрам.
— Я сейчас вернусь, вы тут устраивайтесь.
Она мне напоминала тетку Маруську: такая же худенькая, юркая, живая и… поседевшая. Привез в наши края Таисию Матвеевну Иван Павлович с войны — там они поженились. Как-то мы разговорились с ней о тех годах, она и призналась: очень уж первое время скучала по своему родному Уралу, по городу Серову. А потом ничего, прижилась, привыкла. Работа захватила. Добрый десяток деревень обслуживала фельдшер Таисия Матвеевна…
Вышел навстречу Иван Павлович, мой первый учитель. Он все такой же стройный, подтянутый, как и тридцать с лишним лет назад. Был он без пиджака, в синей рубашке, при галстуке.
— Вот молодец, что зашел. Мне говорили, что ты приехал. Я уж думал — не обиделся ли за что, раз не заходишь… Ну проходи…
Иван Павлович выдернул из розетки вилку электрической плиты, на которой, судя по запахам, заполнившим веранду, варились грибы.
— Матвевна моя насобирала. Целую корзину. Любительница она у меня, еще с Урала, поди, любовь к грибам осталась. Многих женщин научила собирать. У нас ведь, сам знаешь, исстари грибов боятся — как бы не отравиться.
Иван Павлович провел меня в горницу, усадил на мягкий, с откидными подлокотниками, диван. Сам сел напротив, за круглый стол.
— Ну, рассказывай, что нового? Как здоровье? Что пишем?
Этим Иван Павлович всегда интересуется. В прошлый мой приезд он не без чувства удовлетворения сказал, что считает себя моим первопечатником. И припомнил, как я еще в третьем классе принес ему свое стихотворение «Весна».
Была тогда действительно весна, пора бурного половодья. Я вернулся из школы домой озябший, с промокшими ногами (в бурках с галошами ходил), залез на печь, вскоре отогрелся, и ко мне пришли стихи. О весне.
Назавтра я их отнес своему учителю, Ивану Павловичу.
И все. Больше я ничего не помнил. А Иван Павлович помнил, что поместил то стихотворение в нашей школьной газете. И прочитал по памяти четыре строчки из «Весны», чем я был особенно удивлен:
