У меня же все это да-авно из головы улетучилось. Осталось другое. Как я стал деревенской знаменитостью.
Кто-то посоветовал мне послать эти и последующие стишата в «Пионерскую правду».
Недели через две пришел на мое имя большой фирменный конверт. В каждой хате, куда заходила почтальонка, письмо это рассматривали (таких конвертов в жизнь не видели!), всех изумляло то, что меня, деревенского сорванца, «напечатали» (адрес и фамилия были отстуканы на пишущей машинке). Я еще письмо не получил, а уж стал поздравления получать.
Особенно мужики теперь ко мне здорово относились. По имени-отчеству звали, закурить всегда давали (а курильщик я был уже в ту пору заядлый — с семи лет этим делом баловался). Даже тогда, когда забросил стихи, в куреве не отказывали…
Я рассказывал о своем житье-бытье, Иван Павлович слушал. А когда закончил, он встал, подошел к книжному шкафу, вытащил небольшой белый томик.
— Похвалиться хочу. На днях в районе ездил, купил. Знаешь такого?
Он протянул мне книгу. «Евгений Носов, — прочитал я. — „Берега“».
— Наш, курский.
— Знаю, Иван Павлович. Отличный писатель. Недавно читал его рассказ «Шуруп». Про одного ремесленника. Как ехал он домой с первой получкой, мечтал матери подарок купить, а два негодяя его обокрали. Я плакал, когда читал. Потому что себя узнал в Шурупе. Меня тоже почти так же обчистили. Только я не к матери ехал, а к тетке Маруське, на каникулы из ремесленного училища… Ну, а вы тут как?
— Помаленьку. — Иван Павлович снова присел. — Учим детей, колхозу помогаем. Вон нынче весь сентябрь, считай, картошку убирали, свеклу. Бирюков проходу не дает: «Помоги да помоги».
— Учителей хватает?
— Хватает. Летом еще двух новых прислали. Уже дом для них строим — иначе ничем не удержишь… Да… Тут в другом загвоздка. Учить становится некого. Вот когда ты учился, сколько вас в классе было? Сорок шесть, как сейчас помню. А нынче восемь первачков с горем пополам набрали… Учителя без работы остаются…
— Проблема…
— Не говори. Только проблемами и живем. Одна Матвевна у нас без проблем. Как ходила пешком к больным двадцать пять лет назад, так и поныне ходит. В дождь ли, в мороз ли, зимой ли, летом ли, днем или ночью — на своих двоих.
— И даже лошадь не дают?
— Дают. Только надо в таком случае самой запрягать, а по приезде — в табун отгонять. Она же это делать не умеет, — с горькой улыбкой сказал Иван Павлович. — Но не подумай, что я жалуюсь. Я по натуре оптимист и верю в лучшее. Вот только Матвевну не могу воспитать. Все сверлит: «Устала я грязь в ночь- полночь месить, уйду на пенсию». Тогда, говорю, и я следом за тобой. Но на кого ж школу, говорю, и твоих хворых старух оставим? Молчит… Вот так и работаем. Уже не один год… А как Кавказ поживает (откуда-то Иван Павлович знал, что я возвращаюсь из отпуска)? Там, поди, нет проблем?
— Что вы! — возразил я. — Мой хозяин, у которого я уже третий раз останавливался, — неподалеку от Сухуми он живет, в деревне, — только и знал, что жаловался. Машину, говорит, никак не могу купить. Брат купил, говорит, а я не могу. Просил помочь…
Иван Павлович расхохотался.
— Нам бы его горе!..
— А еще у него мандаринная проблема. Не хочет государству сдавать, хочет на рынок — там они в два раза дороже. Но — замкнутый круг: не на чем вывезти, нет машины. Большие убытки терпит товарищ.
Иван Павлович, слушавший меня с вниманием, вдруг посерьезнел.
— У вас в Перми мандарины почем?
— В магазинах — по два рубля… Если бывают…
— А картошка?
— По двенадцать копеек.
— А на юге она сколько?
— Тоже по двенадцать.
— Ты видел, как мандарины растут?
— Видел. Ухода большого требуют.
— А картошка?
— То же самое.
— Вот и посуди теперь, какой крестьянин в выгоде: наш или южный? И почему здесь тебя не просят помочь машину купить… Я думаю, — стукнул по столу кулаком Иван Павлович, — во всем нужен зональный коэффициент. Чтоб всем было все выгодно выращивать — и коноплю, и хлопок, и картошку, и мандарины.
— Мы к этому идем, Иван Павлович. Вон уже газеты выступают…
— Неужели? А я-то думал, что мне первому в голову пришло, — обрадовался мой первый учитель. — Какая газета? «Литературная»? У нас на нее, к сожалению, не подписывают.
Мама моя, говорят, была высокая и красивая. Взял ее отец из бедной лапотной семьи (сам тоже в лаптях, кстати, ходил), вместо сундука с приданым отец принес… котенка. Ничего у нее не было, никакого богатства. Ее и замуж-то родители из-за этого не хотели отдавать. Отец настоял, а сваты его поддержали: «Не надо нам приданого, нам Устинья нужна!»
Но поскольку был обычай, по которому хоть какое-никакое приданое полагалось, отец, не долго думая, котенка взял.
Сыграли скромную свадьбу. Через год пошли дети. Первый, второй, третий…
Я был последним, пятым…
Впрочем, не совсем так. После меня должен был родиться мой братишка. И он родился. Но мертвым. Слишком запоздалым было кесарево сечение (мать накануне родов оступилась с лестницы, ведущей в погреб, упала, и плод перевернулся).
Она умерла, когда ей было тридцать восемь лет. В гробу, говорят, лежала как живая.
А я никак ее не запомнил. И не сохранилось ни одной фотографии (как и отцовской)…
Я стоял на ее могиле и жевал травинку.
С Иваном Павловичем мы расстались в школе. Доследующего моего приезда расстались, и я пошел на кладбище — это в шести километрах от Хорошаевки, в Нижне-Смородине.
Я не знаю точно, где находится могила матери. Крест срубили, рассказывала Даша, местные жители через месяц-полтора после смерти матери — на растопку. В первые дни Даша приглядывала за могилой, по дороге из церкви, на пасху, крошила на ней освященные яйца, а потом, когда перестала ходить в церковь, когда мы, четверо ее подопечных, подросли и жизнь потяжелела, ей было недосуг ходить в Нижне- Смородино.
И могила заросла, почти сравнялась с землей.
Однажды Даша все-таки пришла на кладбище и привела меня — могилы она не нашла. Сквозь слезы она мне тихо шепнула:
— Где-то вот здесь, вот в этом месте…
С тех пор я прихожу на «это место», слева, у самого края кладбища.
И вот снова пришел.
— Мама… — сказал я и вздрогнул: сколько помню себя, не произносил это слово вслух.
Я взял горсть земли с чуть приметного бугорка и завернул ее в платочек. На память о матери, которую знаю по рассказам…
20
