потом императрица, вняв заверениям Анны Никитичны Нарышкиной, что де «все мы такие», простила прегрешения распутной бабенки. Снова, к неудовольствию Анны, Брюсша вошла в состав ближайшего окружения Екатерины. Но Прасковья не была столь скрытной и осторожной, а посему скоро многим стало известно о поисках нового кандидата среди гвардейского гарнизона. Вот тогда‑то, после некоторых раздумий, Анна и решила отпроситься у императрицы на несколько дней в столицу. Получив отпуск, она дала знать о том подпоручику. И Васильчиков также сумел выговорить себе свободные дни.
В эту пору Зимний дворец был почти пуст. Редкие караульные мирно дремали у запертых дверей. Заслышав шаги, встрепанно вскакивали, но, узнав фрейлину, успокаивались и снова усаживались поудобнее.
Анна поднялась к себе. В комнатах было неубрано. В будуаре висел застоялый дух пудры и эссенций. Она кликнула Дуняшу, велела принести корзинку с едой из кареты и навести порядок в покоях.
Летом гофмаршальская часть, ведавшая довольствием и обеспечением всей жизни дворца, также переезжала в Царское Село. В Зимнем дворце большая кухня не топилась, и людей кормили в «общей столовой», как называли столы третьего класса для старших служителей. Фрейлине, довольствовавшейся со стола гофмейстерины, то есть — первого класса, обращаться в общую столовую не подобало.
— К вечеру приготовишь ужинный стол. Свечи замени и до завтрева, до обеда вольна… Погуляй, к брату сходи: нет ли чего нового о нашем сударике. Ну, там сама знаешь. Да, на стол вина много не ставь.
— Как скажете, Анна Степановна. — Девка проворно принялась за уборку, время от времени бормоча себе под нос. — Ужин, оно, конечно, — плохо отужинашь, переужинать придется… Без ужина и подушка в головах вертится…
Анна отметила про себя, что назначенная встреча беспокоит ее. Казалось бы, что особенного, дело не в новинку — свидание с определенной целью. Васильчиков в нее влюблен и ей он нравится. И все‑таки неясное волнение не давало сосредоточиться, и она с трепетом ждала назначенного срока. «Плоть блазнит, — пыталась она иронией приглушить беспокойство, — проказливую кошку покоя лишает, к любодейству толкает. Эка, ты блудня у нас, сударыня…». Но насмешки не помогали. Время тянулось нестерпимо медленно, и к вечеру она чувствовала себя утомленной, как после целого дня дежурства. Но вот раздались его шаги в коридоре. Анна вскочила с кресла, отошла к окну, задернутому тяжелой портьерой, и прижала руки к груди…
Васильчиков робко постучал в приотворенную дверь.
— Можно войти? — раздался его голос.
— Да, да, конечно, входите, дверь открыта.
Он был в синем мундире поручика легкоконного полка. Блеск свечей отражался на золоченых пуговицах красного камзола с золотым галуном. В руках Александр Семенович держал новую каску с налобником, украшенную пышным гребнем из страусовых перьев. Он явно не знал, куда ее деть и, глядя на Анну, в то же время поминутно озирался, прижимая каску к груди. Оба были взволнованы и смущены. Васильчиков, стоя в дверях, стал извиняться, уверяя, что бесконечно влюблен и, наверное бы умер, если бы Анна отказала ему в радости видеть ее…
Несмотря на свой опыт, Анна не знала, что ему ответить. Она впервые попала в ситуацию, когда свидание с мужчиной так сильно ее взволновало.
— Проходите, Александр Семенович, садитесь. Поздравить позвольте с производством в обер‑офицеры… Не угодно ли вина?.. — Она все никак не могла придти в себя и пыталась деятельностью своей скрыть непривычное смятение. Поручик вошел и опустился в ближайшее кресло, по‑прежнему то прижимая злополучную каску к груди, то пристраивая ее на колене. Это забавное зрелище как‑то успокоило Анну. Она ободряюще улыбнулась.
— Смелее, господин поручик, и давайте мне ваш воинский доспех, я приберу его в шкап.
Он не стал дожидаться, пока Анна затворит дверцы и обернется, обнял ее и приник губами к обнаженной шее.
— Подождите, подождите же, Александр Семенович, Саша… Экой вы, право, неслух… — Она засмеялась и шлепнула его по рукам. — А за неслушку дубцом…
Но он ее не отпускал, и Анна сама не заметила, как оказалась в постели, раздетая, рядом с Васильчиковым, который, обнимая ее, все еще прятал глаза, прижимался к ее щекам и целовал, целовал в уши, в губы… Она задыхалась, чувствуя, как он настойчиво и напряженно пытается проникнуть между ее сомкнутыми ногами и, понимая, что уступит, старалась лишь не торопиться.
— Вы меня оглушили… и теперь готовитесь… задушить… — Едва смогла она, наконец проговорить, освободившись и вдохнув воздуха… — Куда вы спешите?.. — Она отодвинулась, желая рассмотреть его.
Васильчиков, тяжело дыша, попытался было перевернуться на живот, но Анна удержала его рукой, и он остался лежать на боку, зажмурившись и просунув руки между крепко сжатыми коленями. Она гладила его плечи, все тело, белевшее в полумраке. Пыталась оттянуть руки… Боже, как она его любила, как хотела в эти минуты… Света пяти свечей в шандале явно не хватало. Тени сгущались, подчеркивая рельеф напряженных мускулов. «Красив, — думала она про себя, — ничего не скажешь, Аполлон»…
Васильчиков снова обнял ее и потянул к себе. Анна горела от вожделения, но отбивалась, желая продлить удовольствие. Она отстранялась, пока не заметила его недоуменный, как бы даже обиженный взгляд. И тогда засмеялась и вдруг сама кинулась вперед, прижалась и приняла его всего, всего…
Потом они сидели в креслах, пили вино и болтали о всяких пустяках. Она просила его рассказать о себе, о своей семье. И он с бесхитростной гордостью поведал, что по семейным преданиям их род считается от некоего цесарца Идриса. Едва ли не четыре века назад выехал он из Цесарии с двумя сыновьями — Константином и Феодором и дружиной о три тысячи воинов на службу к московскому князю Иоанну II, сыну Иоанна Калиты. В Троице‑Сергиевской лавре, основанной в те же годы, принял Идрис православное крещение и имя Леонтий…
Анна порадовалась схожести их родословий и в свою очередь поведала поручику о московском боярине Луке Протасьевиче, коего семейство ее чтит за своего родоначальника.
Еще Александр Семенович рассказал, что одна из женщин его рода, тезка ее — Анна — была, после сожжения Москвы Девлет Гиреем, взята царем Иоанном IV Васильевичем к себе пятой невенчаной супругою. Но прожила с ним всего года два, после чего была неволей пострижена и до конца жизни пребывала в суздальском Покровском монастыре инокиней.
И снова они лежали в постели. Но теперь Александр уже с наслаждением сам разглядывал и ласкал роскошное тело женщины, которую еще совсем недавно полагал недоступной. Он оказался не только сильным, но и очень нежным, чего Анна никак не могла ожидать от новичка. Молодой человек заставлял трепетать буквально каждую частичку ее существа. Дыша часто и неровно, Анна повторяла:
—
И когда он довел ее и заставил затрепетать в экстазе, закричала:
—
Потом, немного отдышавшись, поцеловала его в губы и сказала:
— Да вы — настоящее сокровище! Вы чудесный любовник, и я вас очень люблю…
— Ну что вы, Аннушка, да у меня и опыта‑то никакого нет. Это любовь меня ведет, а вы учите.
— Тогда вы, наверное, очень способный… кавалер.
Она чуть было не сказала «мой ученик», но вовремя удержалась. И это было правильно, потому что влечение, испытываемое к Васильчикову, не шло ни в какое сравнение со всем тем, что было ранее.
Через два дня, возвращаясь в Царское Село, Анна всю дорогу размышляла о чувствах, которые внезапно вспыхнули в ней к этому, в общем‑то, ничем не примечательному, молодому офицеру. Просто он своим детским обожанием сумел зажечь ее, возбудить и вызвать подлинную страсть. И Анна — фрейлина, весьма искушенная в любовной алчбе и далеко не чуждая чувственным радостям, впервые ощутила разницу между обычным удовлетворением плоти и любовью.
В сентябре секунд‑майор Данила Хвостов по высочайшему рескрипту был уволен от придворной службы с единовременной выплатой ему двухсот тысяч рублей и предписанием дальнейшего
