В тени горностаевой мантии

просвещенной государыни, но разве это благородно — постоянно напоминать о том человеку, который вас боготворит.

— Простите, Александр, простите, пожалуйста, je n’ai pas voulu vous vexer <Я не хотела вас обидеть (франц.).>. — Она увидела, как молодой человек напрягся, чтобы уловить точный смысл фразы. Он даже невольно пошевелил губами, повторяя про себя забытые правила. Анна тут же перешла на русский язык. — Я прошу прощения, и не сердитесь на меня. Это не со зла. Просто при дворе приходится постоянно быть начеку, чтобы отличить шутку от злословия и вовремя парировать. Это входит в привычку. Начинаешь сама говорить язвительно, даже с теми, кто того вовсе не заслуживает.

— А я не заслуживаю?

— Нет. Раз я согласилась встретиться с вами после вашего письма.

— Трех писем.

— Ну, неважно. Я хочу сказать, что и вы мне небезразличны.

— Боже, значит, я могу надеяться…

— На что?

— Заслужить вашу любовь.

— Это будет зависеть от вас.

— Ах, Анна Степановна, если бы вы меня научили… Почему одних любят, а других нет?

— Вы задаете мне вопрос, на который не ответил никто со времен Овидия. Тысячи лет философы бьются над разрешением этой загадки. И потому никогда не спрашивайте женщину, за что она вас любит. Довольствуйтесь ответом на вопрос: «Любите ли вы меня?».

— Мне, наверное, никогда не заслужить право задать этот вопрос вам.

— Кто предскажет полет стрелы Амура? Дерзайте… — Она хотела добавить: «Просите и дастся вам, толцети и отверзется», но не стала, ибо Васильчиков мог ее не так понять. Он уже и так, осмелев, положил руку на ее локоть и, тихонько поглаживая теплую атласную кожу, потянулся к ней губами. Господи, как ей хотелось, чтобы он проявил себя чуточку более решительно, чтобы остался у нее на ночь и она отдалась ему не по службе, а по своему желанию, которое горячило ей кровь, заставляло сильнее биться сердце и стесняло дыхание. Но тогда, она это прекрасно понимала, все будет как обычно… А этого Анна не хотела. Она взглянула на каминные часы и высвободила руку.

— Разве вы нынче не в карауле, поручик?

Васильчиков поднял на нее затуманенный взор.

— В карауле, а что?

— Но тогда вам давно пора пойти проверить посты.

— Вы меня гоните?

— Я забочусь о вашей карьере. Да и мне пора переодеться, чтобы идти в Эрмитаж.

— Аннушка, Анна Степановна, я вас умоляю, окажите мне милость и позвольте присутствовать при вашем переодевании.

Анна встала. Она чувствовала, что еще немного и она сдастся, и тогда не будет продолжения чистой любви, о которой мечталось, а все покатится по наезженной дорожке. Сдерживая себя, она сказала с иронией:

— У меня осталось десять минут. Если вам этого достаточно, то оставайтесь. Но я была бы очень разочарована… — Она подошла к молодому офицеру, положила ему руки на плечи и, прижавшись на мгновение, шепнула: — Мы встретимся, когда у меня будет свободный вечер.

— Могу ли я надеяться, что вы известите меня заранее, чтобы я мог поменяться дежурством, ежели вдруг выпадет?..

— Конечно!

Губы их слились. От Васильчикова вкусно пахло свежестью, мужчиной, желанием и еще бог знает какой смесью запахов, но все они были удивительно приятные. Тем не менее, Анна легонько подтолкнула его к двери:

— Adieu, поручик, adieu. Поверьте, мне тоже не просто наше расставание. Но — служба…

Она затворила за ним дверь и на мгновение прислонилась к ней головой. Потом встряхнула волосами и кликнула Дуняшу.

Глава четвертая

1

Август в Северной Пальмире едва ли не самое приятное время года. Июльская жара спадает, но до осени еще далеко, а наступившие темные ночи, как нельзя лучше содействуют нежным любовным свиданиям с простыми ласками и тихими поцелуями. Роман Анны Протасовой и подпоручика Александра Васильчикова протекал ровно. Встречались тайно в парке, гуляли. Говорили о пустяках. На прощанье обменивались скромными поцелуями. И поскольку отношения дальше не заходили, можно было надеяться, что до поры ни он, ни она не попадут в круг дворцовых пересудов. Тем более что в конце сезона каждый был занят своею судьбой, стремясь наверстать упущенное за лето… Правда, Анна понимала, что такое духовное общение долго продолжаться не может, однако хотела дождаться общего отъезда в Петербург.

Между тем ее величеству вконец прискучили беседы о коннозаводском деле, о породах лошадей и их достоинствах.

— Вы понимайт, милочка, — жаловалась она фрейлине. — In meine Schlafzimmer[71] от эти разговоры уже начинайт пахнет der Stall — конюшен… Я не хочу сказать ничего худого, господин секунд‑майор служба несет исправно, aber, mein Gott,[72] если бы у него в голова был бы хоть что‑нибудь еще кроме лошадь…

— Ваше величество, может быть, если бы у него была возможность осуществить свои мечтания, мысли о конном заводе меньше бы занимали места в голове господина секунд‑майора…

— Я тоже так думала, когда делаль ему презент и велела завести конный завод. Я даже хотела подарить ему арабский жеребец Сапфир и эта… jument[73] по кличке Лала… Вы же знаете эти лошади?

— Еще бы, это поистине царский подарок…

— Ну, ну, не надо преувеличивать. Я понимай, что в глубина ваша душа царапаться обида… Но поверьте, я высоко ценить ваша служба и без милости вы не останетесь…

— Ах, ваше величество, моя преданность Великой Екатерине не основана на подарках… — Анна прекрасно знала, как любит государыня этот титул. — Я люблю вас всем сердцем и душою, как ваша верная и преданная раба…

— Перестаньте, Annete, что за привычка у русских называть себя рабами… В просвещенном государстве есть подданные. Называя себя рабами, вы и понимаете себя ими. Как я могу вбивать это в дворянские головы?.. Впрочем вас, meine gnadige Frau,[74] это не может интересовать. Лучше присмотритесь, нет ли в наше окружение еще не менее достойный кандидат…

К себе Анна ушла в задумчивости. Она понимала, что получила если и не прямой приказ, то, во всяком случае, императрица дала ей понять, что подошло время снова исполнять службу «по должности». А делать этого в означенное время фрейлине не хотелось.

Екатерина, скорее всего, заметила, что ее dégustatrice без всякого воодушевления восприняла новое распоряжение, потому что дня через три она tête‑à‑tête повторила подобный же разговор с Прасковьей Брюс. После памятного скандала в опочивальне «Брюсша» была некоторое время отлучена, но