Николай Блохин
Балтийская песня
– Армянскому радио задают вопрос: 'Что общего между женской ножкой и телебашней?' Армянское радио отвечает: 'Чем выше лезешь, тем больше дух захватывает!'
– Ха-ха-ха!
– А вот ещё: приходят русский, француз и американец к ювелиру…
– Это я знаю…
– Тогда такой: в ракетной части ждали генерала c инспекцией…
– Товарищи, тише, я с Киевом разговариваю. Идите в курилку… Алло! Это украинское отделение?.. Мне Дудина, пожалуйста!.. Алло! Дудин? Здравствуй, Дудин, это Седловский беспокоит… Ага… Ага… Хорошая, а у вас?.. Всё дожди?.. Дожди, говорю?.. Ага… Вот, что, Юрий Иваныч, тут с нашим проектом какая петрушка получилась. Мы хотим задним числом внести кое-какие изменения… Что?.. Да, да, задним, задним! И по одному вопросу твоё мнение желательно…
– Вихри враждебные веют над нами, тёмные силы нас грозно гнетут. В бой роковой мы вступили с врагами…
– Наташа, сделайте радио тише, я с Киевом разговариваю… Дудин?.. Там в линейной части есть перечень импортного оборудования…
– На бой кровавый, святой и правый, марш, марш, вперё-о-од, рабочий народ!
– Наташа, выключи к чёрту своё радио!
– Что вы кричите, оно и не включено вовсе!
– На бой кровавый, святой и правый…
– Иван Григорьич, это на улице.
– Не валяйте дурака… Нет, Юрий Иваныч, это я не тебе… Нашёл перечень? Смотри листы с третьего по восьмой… По восьмой, понял?
– Иван Григорьич, по улице матросы идут!
– Стой, братва! Заходим в учреждение. Культурно прошу, не хулиганить, соблюдайте революционную дисциплину!
– Ну, давай, Дудин! Завтра жду от тебя телетайпограмму с твоим согласием. Ну, давай! Что?.. Да тут пьяные горланят на улице… Ну, давай… ну, давай… Ага… Ну, пока!
Дверь в комнату резко распахнулась, и на пороге появился невысокий усатый гражданин в чёрном бушлате, перекрещенном пулемётными лентами. На бескозырке его горела золотая надпись 'Амуръ'. За ним в комнату втиснулись ещё двое матросов. Запахло махоркой, потом.
– Я извиняюсь, граждане. Однако, придётся вам помещение очистить… Здесь вас больно много собралось…
– Этого ещё не хватало! Маскарад какой-то… Наташа, вы что-нибудь понимаете?
– Посторонись, комиссар, – раздался спокойный голос, дверь отворилась, и в комнату, не торопясь, продвинулись ещё два матроса, волоча за собой чёрный старинный пулемет 'максим'.
'Народный театр? – подумал Иван Григорьевич. – Кино снимают?' Нет, это не было похоже на киносъёмку. Матросы уверенно подкатили 'максим' к окну, хладнокровно выбили стекло из громадной дюралюминиевой рамы, выставили пулемёт в сторону площади.
'Позвонить директору?' – вспомнил Иван Григорьевич и потянулся к телефону.
– Не трогать! – на трубку легла тяжёлая, короткопалая, густо покрытая татуировкой рука. – Я тебе позвоню, буржуйское отродье!
– Кто вы такие? – взвизгнул Иван Григорьевич. – По какому праву?
– А вот по какому, – и перед носом Ивана Григорьевича возникло почерневшее дуло маузера. – Вон отсюда!
Сотрудники отдела гуськом вышли в коридор. Там витал густой махорочный дым, раздавались взрывы хохота. Матросы чувствовали себя как дома. В сторонке тихо покуривали проектировщики из соседнего отдела. Иван Григорьевич решительно шагнул к ним.
– Кто мне может объяснить, что случилось? Что это за матросы, и вообще, что тут творится?
Кто-то с готовностью объяснил:
– Можно предположить только одно, Иван Григорьевич. По-видимому, какая-то ерунда произошла со временем. Петля временная, что ли? Эти ребята, – в сторону матросов ткнули сигаретой, – непонятно каким образом перенеслись из семнадцатого года сюда, к нам, и, как видите, спокойно делают свое дело, уверенные, что находятся в своём времени. Я пытался поговорить с одним, но они… гм… вооружены.
– А этот 'Амуръ', ничего, сильный мужчина, – сказала подошедшая Наташа, изобразив на голове бескозырку. – Он пытался меня обнять, но я ему…
– У вас одно на уме, Наташа, – раздражённо сказал Иван Григорьевич. – Надо ведь что-то делать. Милицию догадался кто-нибудь вызвать?
– Испугались они вашей милиции, – мечтательно проговорила Наташа, – их тут много, все с винтовками… Разгонят они всю милицию…
– Они тут быстро порядок наведут, – сказал кто-то из проектировщиков. – Вон, слышите, машбюро разгоняют?
Действительно, из машбюро раздавался дружный визг. Дверь распахнулась, и в коридор высыпали, тряся кудряшками, машинистки.
– Нахал! – мужественно крикнула самая молодая, Лидочка, и дёрнула плечиком.
– Стой, барышня, вернись! – из машбюро показался молодой матрос с кудрявой непокрытой головой.
– Вы рукам волю не давайте, я на помощь позову, – дрожащим голосом отозвалась Лидочка, прячась за спины проектировщиков.
– Уж и пошутить нельзя. Какая вы, барышня, ей-богу, нежная. Тут надо, понимаешь, бумагу одну настукать, а я, понимаешь, грамоте-то не очень…
Лидочка поупрямилась ещё немного, но матрос был неумолим, и ей пришлось вернуться в машбюро. Оттуда сразу раздался высокий торжественный голос, сопровождаемый стрекотанием пишущей машинки:
– Петроградскому комитету Российской социал-демократической рабочей партии… Как ты ловко пальчиками стукаешь… Рабочей партии… Докладываю Петроградскому комитету, что… Машинка у тебя шикарная… Английская, небось?.. Наша?.. Ну, ты не бреши… Извиняюсь, конечно… По начертанному революцией плану… А контора ваша по какому департаменту будет? Не путей сообщения?
Лидочка и сама не знала точно, какому департаменту подчиняется институт, и продолжала молча печатать: '…Как и было указано, пресечём случаи саботажа и заставим служащих соблюдать революционный порядок…' Иван Григорьевич в смятении двинулся по лестнице вниз, к выходу, однако у самых дверей его остановил пожилой матрос с перевязанной головой.
– Стой, братишка, выпускать-то никого и не велено. Ты иди, работай себе, служи, а я туточки постою…
Пришлось подняться назад. В махорочном тумане прохаживался комиссар.
