сидел он в открытой карете, и искренняя растроганность читалась на его красивом, благородном лице. О приближении губернатора везде возвещало звонкое «ура», – все наслышаны были о его высоких качествах, и все радовались, что комитат приобретает истинного патриота, справедливейшего человека в лице своего главы. Даже ни разу не видавшие Рудольфа тотчас узнавали его по лицу, с которого можно было античного героя лепить. Такими представляются воображению полководцы, которые, возвратясь с полей победоносных сражений, сбираются издавать законы: недавняя гроза врагов, они теперь – надежда народа и кумиры женщин.
Трепеща взирает на него графиня Карпати. Таким, пожалуй, лучше бы его все-таки не видеть!
Шествие втягивается в ворота управы, и спустя полчаса Рудольф уже стоит в огромном конференц- зале, возвышенной, одушевленной речью восторгая слушателей, чьи сердца готовы выпрыгнуть вон от этих пылких, сладостных, вдохновляющих слов! А Фанни слушает его с галереи. Ах, не видеть бы его лучше вот таким и не слышать! Она теперь не просто любит его – боготворит.
Но вдруг замечает, что снизу, из зала, кто-то усердно машет ей, подавая приветственные знаки и изгибаясь всем телом, даже на стул вскочив в конце концов для пущей приметности. Сначала Фанни его не узнала; лишь позже, всколыхнув множество неприятных чувств, пробудилось у нее воспоминание, что где-то она уже видела это малосимпатичное лицо. Г-н Кечкереи…
Что привело сюда достойного сего мужа? Ведь без причины он не любил себя утруждать.
Фанни стало очень не по себе при виде этого раздражавшего ее человека, который, к вящей ее досаде, глаз с нее не спускал.
За обычными церемониями последовал роскошный, как водится, обед, и гости вернулись в конференц- зал, с волшебной быстротой преображенный в бальный.
Весь цвет комитатского общества собрался здесь. Известнейшие мужи, красивейшие дамы.
Танцы открыл Рудольф в паре с герцогиней N. – дамой самой высокочтимой; потом стал, как принято, танцевать по очереди с остальными.
Сердце у Фанни так и забилось, она вся задрожала, завидев приближающегося к ней Рудольфа. Флору как раз пригласил на тур вальса кто-то из юных кавалеров, и она сидела одна.
Рудольф с изящным поклоном остановился передней и вежливо предложил сделать круг.
Как он был хорош в эту минуту!
Фанни не посмела даже в лицо ему взглянуть. А Рудольф, наклонясь вперед, уже руку ей предлагал.
Бедняжка еле нашла в себе силы вымолвить:
– Мне нельзя, сударь. Я после тяжелой болезни…
И так при этом побледнела, что Рудольфу оставалось только поверить.
В нескольких учтивых словах выразил он сожаленье, что лишается такого счастья, и отошел.
Фанни же долго не решалась поднять глаза, точно боясь, что он все еще перед ней… Наконец подняла – и увидела перед собой г-на Кечкереи.
– Настоящая мадонна Кармельская![260] – воскликнул наш шевалье, далеко отнеся шляпу в знак почтения, и доверительно приблизился на шаг.
Фанни внутренне напряглась и насторожилась, точно догадываясь, что пред этим человеком надобно таиться. С холодной улыбкой приняла она его приветствие, притворясь, будто ничуть не боится.
– То, что вы не танцуете, для общества – огромная потеря, но столь же большое приобретение для меня, который тоже не танцует, – сказал наш герой со льстивой развязностью и непринужденно уселся рядом, раскинув фалды фрака и обхватив руками колено. – Вас не утомит, если мы поболтаем немного?
– Я слушательница терпеливая.
– Приятная новость взволновала на этих днях столицу, узнавшие ее рады безмерно.
– Что же это за новость?
– Что вы, сударыня, зиму в Пеште проведете.
– Это еще не наверно.
– Ах, вы меня в отчаяние повергаете. Неужто друг мой Карпати – супруг столь нелюбезный, что пожелание жены не торопится выполнить?
– Я не говорила никому, что в Пеште желаю жить.
«Скрытничает дамочка, – подумал Кечкерзи, – пештский-то их особняк отделан уже. Выведаем сейчас».
– А ведь пештские салоны много интересного сулят в этом сезоне. Мы настоящее светское общестзо там соберем. Сепкиешди приедут, граф Гергей с матушкой, кумир либеральной партии молодой Дарваи. бравый наш Реже Чендеи и Мишка Киш, гениальный авантюрист…
Фанни поигрывала равнодушно веером, никто из них ее не интересовал. («Про этих всех она уже знает, эти не сюрприз для нее. Попробуем такого назвать, о ком и нам самим неизвестно; ну-ка».)
– Могу даже сказать с определенностью, что и триумфатор наш, Рудольф, тоже в столице зиму проведет со своей красавицей женой.
Ох! Неужто выдала себя? Сумела ли боль скрыть от внезапного удара?… Нет, по ней не видно ничего. Одна лаконичная фраза в ответ:
– Не думаю, что мы поедем в Пешт.
С этим она поднялась. Танцы кончились, как раз и Флора подоспела, и они рука об руку пошли, прогуливаясь по залу.
Кечкереи благодушно покачивался на канапе, раздумывая: «Отчего же это она задышала так тяжело, говоря: «Не думаю, что мы поедем в Пешт»?»
Оказавшись подле Рудольфа, Кечкереи не преминул воспользоваться случаем – подхватил его под руку и прошелся с ним на манер лучшего друга на глазах блистательного общества.
Уместно напомнить тут о безупречном реноме г-на Кечкереи: поддерживать с ним отношения почиталось в свете вещью вполне «конвенантной».[261]
(Придется в скобках извиниться за обилие иностранных словечек, но у меня просто не хватает смелости еще и для салонного жаргона мадьярские соответствия изобретать; предоставляю сие лучшим против меня пуристам.)
Бравый г-н Кечкереи со своим спутником как раз остановился под люстрой, не знаю уж, то ли себя получше показать, то ли Рудольфа. Две юные дамы, царицы бала, под руку прошествовали мимо, и как были красивы обе! Видя их улыбающимися друг дружке, думалось невольно: что за диво! Солнышко солнышку светит.
– Ну, каковы? – в упоении сказал Кечкереи. – Кому бедный мифический Парис яблоко бы отдал, придись ему между этими богинями выбирать? И под руку. Поистине belle alliance! [262] Нет, что я: affreuse alliance![263] Они ведь и поврозь весь мир могут покорить, зачем же им еще объединяться? Берегитесь, друг мой: это опасное союзничество. Карпати – обворожительная женщина.
– Моя жена красивей… – возразил Рудольф с трогательной безапелляционностью.
– Преклоняюсь перед тобой за такие слова. Ты чудо средь мужчин! Воистину, жена твоя – ангел. Карпати бледнеет в сравнении с ней. Это вообще не тот тип, что нравится людям ума. Ее красота слишком чувственна.
– Ну-ну, я вовсе не требую ради одной другую чернить, готов даже признать, что и Карпати очень красива. Вкусы разные, кому-то именно она может казаться идеалом.
– Совершенно верно, вот, к примеру, бедный Абеллино, который считал одно время, что после Елены или Нинон де Ланкло[264] женщины красивей не рождалось. И попробовал бы кто с ним поспорить! Совсем без ума был от нее. Чуть даже не разорился: шестьдесят тысяч форинтов на нее издержал.
– Как так? – спросил Рудольф в изумлении.
– Ma foi![265] Вот наивный вопрос, – рассмеялся Кечкереи добродушно. – Ты что же, не знаешь, как деньги тратят на молодых дам?
– Но я знаю, кроме того, что случилось с Абелли-ио, когда он попытался всучить девушке шестьсот форинтов: она так их швырнула обратно, что это стоило хорошей пощечины! Дуэль даже вышла из-за этого, и я был секундантом его противника, вот почему помню так хорошо.
