— Я сам пойду сейчас и заберу его, — пригрозил взбешенный воин.
— Нет, подожди! — остановил его Аврелий и, не ожидая ответа, поспешил к жилищу рабов. Он знал по опыту, что слуги всегда первыми узнают все новости, и хотел поговорить с Прокулом, прежде чем за ним придет Фабриций.
На току почти никого не было. Даже смерть хозяина не прервала монотонный распорядок дня сельских рабов: пробуждение до рассвета под глухие удары колокола, долгая дорога по узким тропинкам, а потом изнурительная работа на твердой словно камень земле. Одни и те же движения, под палящим солнцем или дождем, повторяющиеся из поколения в поколение, и, наконец, возвращение домой с единственной мыслью в голове — о миске супа.
На току среди кур бродили две или три пожилые женщины. Мрачно и неумолчно выли собаки.
Согбенная рабыня заметила:
— Они всегда так воют, когда кто-то умирает. А вот и старый Арго идет.
Едва держась на своих лапах, появился дряхлый мастино. Аврелий дружески махнул ему, но животное ответило злобным рычанием.
— Не стоит, хозяин, он слишком злой, рычит на всех, — покачала головой женщина. — Старый хозяйский пес. В прежние годы если кто-нибудь из рабов отваживался выйти ночью из дома, то имел дело с ним. А теперь смотри, во что он превратился.
Патриций представил, как Прокул бросает что-то беззубой собаке. И мастино конечно же не лает на старого раба.
Аврелий молча направился в спальные помещения рабов, по щиколотку утопая в грязи.
— Он вытянулся на своей подстилке и больше не шелохнулся, — в растерянности рассказывал сенатор через несколько минут.
— А может, его убили? — спросил Кастор.
— Возможно! — не исключил Аврелий. — Но ему было уже за семьдесят, и это вообще чудо для сельского раба — дожить до таких лет. Может, Прокул действительно имел какое-то отношение к смерти хозяев и предпочел покончить с собой, чем терпеть пытки. Так или иначе, поскольку тут уж ничего не поделаешь, я накрыл тело старика своим плащом, положил в рот обол — оплатить переезд Харону — и ушел.
— Плащом? — забеспокоился секретарь. — Каким плащом?
— Тем, что надел утром.
— Значит, тот богатый плащ, с вышивкой, который ты обещал подарить мне? — застонал грек с пылающим взглядом.
— Разве? Что-то не припомню.
— Всякий раз, когда я расправлял тебе складки на спине! — вскричал взбешенный александриец. — Я так берег этот плащ, надеясь, что ты наконец его уступишь мне… А ты накрыл им какого-то сволочного раба, словно трупу нужна эта дорогая киренейская шерсть!
«Теперь решат, что виноват Прокул, — рассуждал Аврелий, не обращая никакого внимания на Кастора, — если же вдобавок удастся доказать, что старый раб — сообщник Сильвия, прощай наследство, все достанется вдове, а после ее смерти ее сыну… Вот почему Фабриций так старался обвинить Сильвия! Но Фабриций лжет. Я же был там как раз во время грозы и никого не видел… Разве что…»
Он внезапно прервал свои размышления.
— Скорее, нельзя терять ни минуты! — громко проговорил он. — Думаю, я знаю, как все произошло!
— Аврелий, пойдем! Фабриций приказал всех рабов в доме пометить красным, чтобы они не смогли бежать! Сделай что-нибудь, прошу тебя! — умоляла Невия.
— Не бойся, все будет хорошо, — твердо пообещал сенатор. — У него нет никаких доказательств.
— А вот и есть, — простонала девушка. — Сильвий признался!
— Что? — изумился патриций и бросился в таблинум.
Там собралась вся семья или, во всяком случае, то, что от нее осталось: молодой наследник, бледный как полотно, стоял опустив голову перед Фабрицием, осыпавшим его оскорблениями; Невия, вошедшая вместе с Аврелием, прислонилась к стене, нервно грызла ногти и пыталась протестовать, но ее никто не слушал; Плаутилла едва не билась в истерике, и, наконец, в углу плакала Елена, чуть менее прекрасная, но более искренняя, чем обычно.
Только Паулина оставалась безмолвной и недвижной, как мраморная статуя. Казалось, даже услышав признание, она все еще не могла поверить в случившееся, поверить, что этот юноша, так заботливо воспитанный ею же самой, сознается в самом ужасном преступлении из всех — в отцеубийстве.
— Подлый убийца! — кричал багровый от гнева Фабриций. — Жалкий варвар… Этот ублюдок убил своего отца, хозяина и благодетеля! Он ненавидел его…
— Так, значит, это сделал ты, Сильвий? Один, естественно! — насмешливо проговорил Аврелий.
— Да, благородный Стаций, — покорно прошептал молодой человек.
— Ну что ж, рассказывай, — продолжал сенатор. — Как это было?
— Гней позвал меня в библиотеку, чтобы поговорить о наследстве. Я узнал, что после его смерти стану богатым. Тогда я взял пресс для бумаг и ударил его. Вот и все.
— А голубь при этом не упал! И Прокул тут ни при чем, так ведь? Конечно, будь виноват Прокул, всем рабам в этом доме грозила бы мучительная казнь. Но если преступление совершил свободный человек, то отвечает только он и слуги спасены, — объяснил Аврелий. — Придумано благородно, мой юный герой, но не слишком умно.
Все устремили глаза на сенатора.
— Прежде всего, — продолжал Аврелий, — после смерти Плавция Сильвий получает не просто какое- то наследство, а все состояние.
— Тем более! — прервал его Фабриций, нисколько не удивившись.
— Однако он не мог этого знать, — возразил Аврелий, с усмешкой глядя на военачальника. — Кроме того, вчера ночью я приставил к нему моих нубийцев и могу заверить вас — он не покидал своей комнаты.
— Это же рабы! — с презрением воскликнул сын Паулины от первого брака. — Их слова ничего не стоят!
— Скажи мне, Фабриций, — спокойно продолжал сенатор, — как ты можешь быть уверен, что вчера ночью видел именно Прокула? Во мраке, да еще под проливным дождем…
— Это случилось как раз перед тем, как пошел дождь. Сверкнула молния и…
Аврелий рассмеялся:
— Это был я, Фабриций! Мне жаль, конечно, что меня приняли за старого хромого старика, но ты видел только то, что хотел увидеть, — человека, чья вина помогла бы тебе избавиться от Сильвия, пусть даже ценой жизней целой сотни невиновных людей. Моя странная походка, когда я спешил под укрытие, скользя по мокрому полу, лишь помогла тебе. И чтобы убедить всех в том, что убийца — Прокул, недоставало только признания этого молодого человека, готового пожертвовать собой ради несчастных рабов!
Фабриций упрямо качал головой. Слова Аврелия его нисколько не убедили.
— Не верю!
— Даю тебе слово, Луций. Надеюсь, что слово римского сенатора для такого человека, как ты, еще кое-что значит. Постарайся получше вспомнить события прошлой ночи.
Фабриций нахмурился и со злостью посмотрел на собеседника. Под этим взглядом, полным сомнения и досады, Аврелий почувствовал себя как ученик, одним лишь вопросом опровергший доказательство геометрической теоремы, над которой учитель промучился несколько бессонных ночей.
— Возможно, это был и не он, — весьма неохотно признал наконец Фабриций. — Но мне действительно показалось, что я узнал Прокула…
— А ты, Сильвий, по-прежнему будешь утверждать, что виноват? — пожелал узнать сенатор.
Покраснев от стыда, юноша опустил голову.
