сказанные им перед «четверной» дуэлью.)
«Что это, женка? так хорошо было начала и так худо кончила! Ни строчки от тебя…
… Слушая толки здешних литераторов, дивлюсь, как они могут быть так порядочны в печати, и так глупы в разговоре. Признайся: так ли и со мною? право боюсь. Баратынский однако ж очень мил. Но мы как-то холодны друг ко другу. Зазываю Брюллова к себе в П<етер>Б<ург> — но он болен и хандрит.
Здесь хотят лепить мой бюст. Но я не хочу. Тут арапское мое безобразие предано будет бессмертию во всей своей мертвой неподвижности; я говорю: У меня дома есть красавица, которую когда-нибудь мы вылепим…
Прощай, на минуту: ко мне входят два буфона. Один маиор-мистик; другой пьяница-поэт; оставляю тебя для них».
Прежде чем привести отрывки из последнего письма Пушкина кхжене, мы должны сказать, что это письмо несет печать исключительности. В этом письме поэт, сын богов и провидец, написал три печальных, три трагических, три исполненных глубокого смысла фразы.
Кавалерист-девица Надежда Дурова.
(1) «… Это мое последнее письмо, более не получишь…»
Ах, зачем повторил он эти слова, в сердцах сказанные женой! Вышло все страшнее, нежели они оба думали. Более не суждено было Наталье Николаевне получить от мужа ни одного письма. Да и поэту не пришлось более получать весточки от своей красавицы женки.
(2) «… У нас убийство может быть гнусным расчетом…»
Фраза, брошенная по частному поводу, превратилась в трагическое обобщение, в печальный эпиграф ко всему будущему жестокому веку российской истории, веку двадцатому.
Впрочем, началось это раньше. Одной из страшных вех окажется 1 марта 1881 года — убийство царя-реформатора, царя-освободителя Александра II. Теоретически Пушкин мог и до этого дня дожить. Но ведь он сам сказал: «К наследнику (будущему Александру II. —
(3) «…чорт догадал меня родиться в России с душой и с талантом! Весело, нечего сказать…»
Этой горькой фразой Пушкин выразил очень многое.
Судьба Пушкина-поэта оказалась высокой и прекрасной.
Жизнь Пушкина-человека была нелегка и оборвалась трагически.
Судьба Пушкина-человека припасла француза Дантеса просто как слепое орудие.
Дуэль же была предуготована всем предыдущим веком российской истории.
Поначалу платонический роман Дантеса и красавицы Натали воспринимался петербургским обществом легко, даже как бы с оттенком понимания: ну можно ль не влюбиться в Наталью Николавну?
Жорж Дантес.
Белокурый кавалергард крутился все в том же узком кругу. Он был постоянным гостем в просвещенных столичных домах — у Вяземских, у Карамзиных, у Виельгорских, на балах, устраиваемых знатью и двором. В соответствии с царившими в то время нравами и этикетом Дантес особенно и не скрывал своей влюбленности (тем более странно, что он писал о ней в Париж Геккерну как о великой тайне; впрочем, возможно, это была романтическая дань тогдашнему ритуалу).
«Я шла под руку с Дантесом, — передает впечатления о встречах на петергофском празднике 1 июля в письме к брату Софья Карамзина. — Он забавлял меня своими шутками, своей веселостью и даже смешными припадками своих чувств (как всегда, к прекрасной Натали)». Таких свидетельств было множество.
Что думал об этом Пушкин? Был ли осведомлен?
Позже, в ноябре, в письме к старшему барону Геккерну (неотправленном) Пушкин изъяснял свою позицию: «Поведение вашего сына было мне совершенно известно уже давно и не могло быть для меня безразличным; но так как оно не выходило из границ светских приличий и так как при том я знал, насколько жена моя заслуживает мое доверие и мое уважение, я довольствовался ролью наблюдателя, с тем чтобы вмешаться, когда сочту своевременным…»
Анонимное письмо, полученное Пушкиным в ноябре 1836 г.
Пушкин писал это, когда уже в разгаре была мрачная и грязная история анонимных писем. В самом начале ноября в дом Пушкина на Мойке рассыльный городской почты принес конверт с письмом. Письмо было написано по-французски, явно измененным почерком, подписи автора не было, если не считать издевательски вымышленного Борха: «Кавалеры первой степени, командоры и рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев, собравшись в Великий Капитул, под председательством высокопочтенного Великого Магистра Ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина,
Один из таких конвертов, не распечатывая его и не подозревая о гнусном содержании, в середине того же дня Пушкину принес Владимир Соллогуб. Пушкин был уже спокоен и владел собой. Позади было объяснение с женой. Наталья Николаевна искренне призналась в некотором легкомыслии и ветрености, с которыми она встретила настойчивые ухаживания молодого француза. От нее Пушкин узнал и о кознях старого Геккерна, настойчиво подталкивавшего Натали к измене.
Но разговор с женой успокоил поэта. В главном он верил жене. И он любил ее.
Едва распечатав принесенный Соллогубом конверт, Пушкин сказал ему: «Я уж знаю, что такое… это мерзость против жены моей. Впрочем, понимаете, что безыменным письмом я обижаться не могу. Если кто- нибудь сзади плюнет на мое платье, так это дело моего камердинера вычистить платье, а не мое. Жена моя — ангел, никакое подозрение коснуться ее не может…»
Вечером того же дня по городской почте Пушкин послал вызов на дуэль младшему барону Геккерну. Но если б только мог, Пушкин послал бы вызов и царю. Ведь намек в анонимном «Дипломе» был прозрачен: поэта избирали заместителем почти восьмидесятилетнего старика Дмитрия Львовича Нарышкина, обер- егермейстера двора, о котором было известно, что его жена Мария Антоновна, урожденная княжна Святополк-Четвертинская, была многолетней любовницей Александра I и что будто бы Александр щедро оплачивал согласие обер-егермейстера на собственное бесчестье. А ведь Пушкин брал, вынужден был брать, кредиты в царской казне.
Как тяготили поэта эти финансовые оковы! И до какого бешенства доводили его слухи, сплетни и грязные намеки.
Тут, кстати, уместно привести один отрывок из письма Натальи Николаевны Пушкиной к брату Дмитрию Гончарову.
Долгое время господствовало мнение, что жена Пушкина, светская красавица и пустышка, не только была не озабочена делами и творческими помыслами своего гениального мужа, но и подвела его своим легкомыслием к гибельной черте. К сожалению, письма Натальи Николаевны к Пушкину не дошли до нас. Но
