порадоваться.
— Мать, ну и речь! Я просто заслушалась.
— Убью тебя, пока молодая.
— Умрешь неудовлетворенной.
— Ну, все, хватит. Или ты… или я кладу трубку.
— Ладно, не сердись. Спасибо, конечно, за твоего мужика, но лучше бы его не было.
— Что так? Не понравился?
— Да в том-то и дело.
— Влюбилась, что ли? — охнула Юлька.
— Не пойму никак. Вроде.
— Ну и чё?
— Да ничё!
— Как ты могла? Ну, как ты могла! — запричитала Юлька. — Учу тебя, учу, и как об стенку. Вот есть бабы на передок слабые, а ты у меня на голову.
— Юль, у меня и с передком теперь нелады.
— Ты что, уже сподобилась, что ли?
— Ага, Юль, сподобилась.
— Ну ты даешь! — последовала непродолжительная пауза, а потом не то всхлип, не то вскрик: — Ну и чё?
— А я не помню, Юль, пьяная была.
— Ну это ты врешь. Пьяной я тебя никогда не видела. А раз не помнишь, значит, было хорошо, и ты от этого «хорошо» память потеряла. Амнезия от оргазма — как от шока.
— Ну ты загнула.
— Я не загнула, у меня такое было. У меня же опыт, у меня же мужиков было как у тебя пальцев на руках. И ногах. Плюс еще уши, глаза и волосы.
— Ни фига себе, — восхитилась я.
— Вот тебе и ни фига. Но чтобы влюбиться? Да никогда. Давила, давлю и буду давить их как клопов отсосавших и брошенных мной за ненадобностью.
— Я так не умею.
— А ты учись, пока я у тебя есть.
— Как хорошо, что ты у меня есть.
Мы помолчали немного, повздыхали, а потом Юлька спросила:
— Ну, что делать будешь?
— Не знаю. Вот изнасиловалась, а завтра опять пойду.
— К нему домой?
— Ага.
— Он что, один живет?
— Наверное, раз пригласил.
— Это ничего не значит. Может, жена уехала куда-нибудь на Канары.
— Может быть. Но завтра я иду к нему в гости. Заранее всю трясет.
— А ты прими чего-нибудь легонькое. Шесть таблеток валерьянки — и все. Спокойная, как рыба на закате.
— Почему на закате? А не на рассвете, например? — удивилась я.
— Потому что на закате своих лет.
— Умная ты…
— Спрашиваешь.
— Юлька, я тебя люблю! Ну почему мы не вместе?
— У нас с тобой еще вся жизнь впереди. Не боись, любимая, успеем.
8
От весны остались одни воспоминания. То ли дождь, то ли снег смывал мои следы, и не оставалось надежды найти обратную дорогу в мое беспросветное прошлое.
Несмотря на валерьянку, всю дорогу меня колотило и подташнивало. Я все время задавала себе вопрос, как со мной такое могло случиться, причем на ровном месте, скоропостижно и бестолково. Что этот парень сделал такого необыкновенного, что седьмые сутки я не устаю щупать свой лоб, не горячка ли кровожадно накинулась на меня, не столбняк ли обезножил, обезручил, ополоумил, не сотрясение ли головное произошло и расшатало все правила мои и устои. Где-то звезды в небе столкнулись лбами, и искры, долетев до земли, ослепили меня, ошеломили своим нездешним светом, отбросили в другое измерение, где люди, точно облака, плывут по небу, взявшись за руки. Алло, люди! В вашем полку прибыло. Я тоже плыву, лавируя между звездами, как чья-то бестелесная душа. Шагал был скорее прав, чем наивен. А что если поверить? А что если попробовать? И взмыть! Встать с утра пораньше — и на подоконник. Здравствуй, утро, молодое, незнакомое! Постоять так крестовищем да и шагнуть вперед и вверх, и руками при этом быстро-быстро задрыгать и почувствовать холод под мышками, а в животе жар. И сначала будто вниз пойдешь, а потом как подбросит и как понесет параллельно земле, и платье на ветру развевается красиво, словно боевое красное знамя. А птицы шарахаются: «Людк, а Людк, это откуда такую лохматую к нам занесло?» А я лечу, не замечаю, крылышками бяк-бяк. Хорошо! А внизу дяденьки в белых халатах уже ждут меня, родимую. Счас мы ее душеньку в нашу психушеньку и заберем, горемычную. А я лечу, собой любуюсь.
Отчего люди не летают, как птицы?
Никита, как мы и договаривались, ждал меня у выхода метро. Заглотив побольше воздуха и шагнув к нему навстречу, я как-то сразу пришла в себя и успокоилась.
— Привет.
— Привет.
— Давно ждешь?
— Только покурить успел.
Мы стояли и смотрели друг на друга, будто что-то припоминая.
Очень хорошо, думала я, ничего не чувствую, ни капельки не страшно. Очень все замечательно.
Никита, как будто спохватившись, вдруг обнял меня и поцеловал в щеку.
— Ну что, пойдем? Тут недалеко.
Мы перешли улицу и свернули в подворотню, каких в центре видимо-невидимо. В двух шагах от парадных особняков и респектабельных офисов ютились и прятались в собственную серость старые дореволюционные постройки, никогда не знавшие ремонта и уже не надеющиеся на него. Не верилось, что в этих домах еще кто-то живет, но цветы на подоконниках низких тусклых окон выдавали присутствие людей, и редкие кошки выпрыгивали из подвалов сытые и довольные после плодотворной охоты на крыс.
Мы шли молча и сосредоточенно, как подпольщики.
— Далеко еще? — спросила я, чтобы прервать молчание.
— Да мы почти пришли, — ответил Никита.
И действительно, как мы неожиданно нырнули в подворотню, так мы из нее и вынырнули на свет божий ловко и легко.
— Вот дом, который построил Джек, в котором я живу, — сказал Никита и, взяв меня за руку, повел внутрь двора. — Осторожно, здесь всюду ремонт, и надо ходить только проторенными тропами.
— Какой красивый дом, — восхитилась я.
На самом деле дом был как дом, только ближе к верхним этажам, прилегая к окнам, выделялась белая
