прихожу в себя, приноравливаюсь. А тут сразу стало ясно, что Антошка тот человек, с которым мне будет легко и просто.
— Никита! — заорал хозяин, раскрывая объятья. — Наконец-то вы приехали!
— Здорово, Антон, — приветствовал его Никита, и я ахнула от удивления.
Я не успела заранее поинтересоваться, как зовут Никитиного друга, и получается, что его имя я угадала. Хотя чему тут удивляться?
— А это, как я понимаю, девушка Маша? — сказал Антон.
— А вы откуда знаете? — глупо спросила я.
— От верблюда Никиты, — счастливо заулыбался Антон, — можно я вас поцелую?
— Эй, поосторожней, — предупредил Никита, обнимая меня за плечи, — это моя женщина и попрошу держаться от нее на расстоянии.
— Вот так всегда, — обиделся Антон, — опять я опоздал. Почему-то все прекрасные женщины уже заняты Никитой, а я, как сиротина, всегда один-одинешенек.
— Не прибедняйся, — усмехнулся Никита, вытаскивая из багажника сумки.
— Ну да, я такой, — легко согласился Антон, — последний бабник на планете. Бабник в самом хорошем смысле этого слова. Люблю женщин до потери сознания. А в наше время тотального педерастизма это не самой большой недостаток. Я не шокировал вас, Машенька?
— Что вы, — засмеялась я, — нисколько.
— Верь ему, Маша, — сказал Никита. — Это такой грозный сердцеед, что я даже боюсь ночевать в его доме. Проснусь утром, а он уже тебя соблазнил.
— Не соблазню, не бойся, — успокоил Антон. — Я соблазняю только тех женщин, у которых на лбу написано простое русское слово из пяти букв.
— Правда? — удивилась я. — А что тогда у меня на лбу написано?
— А у вас, Машенька, на лбу написано «Никита». Ясно и понятно. Бегущей строкой. Ни с чем не спутаешь.
— Никита, посмотри на меня, ты видишь что-нибудь? — Я не могла удержаться, чтобы не потереть лоб.
— Я лично ничего не вижу, — спокойно ответил Никита.
— Молодой еще, — сказал Антон, — глупый. Посмотри внимательней, она же светится вся изнутри, как лампочка.
— Мань — ты лампочка, — засмеялся Никита, — я теперь на электричестве экономить буду. Маня придет, можно все отключать. И так светло. Маня-лампочка дает тепло и свет.
— Не позволяйте этому оболтусу называть вас Маней, — рассердился Антон.
— Почему? — опешила я.
— Потому что Маня — это какое-то кошачье имя.
— Не кошачье, а рыбье, — встрял Никита. — Я теперь тоже зверолюб. У меня дома есть рыба, и зовут ее Маня.
— Идиот! — обругал друга Антон. — Кто же рыбу именем любимой женщины называет?
— А что тут такого? — не понял Никита.
— Ну если тебе даже это надо объяснять, то я просто не знаю… Как вы его терпите, Машенька?
— Обыкновенно, — отозвалась я. — Я ведь тоже зверолюб. Люблю рыб, кошек и особенно котов.
— Правда? — обрадовался Антон. — Это хорошо. Значит, мы с вами одной крови. Я тоже обожаю кошек и котов.
— У меня даже дома есть кот Беня.
— Беня, потому что Крик? Это из Бабеля?
— Точно, Бенециант Крик.
— Здорово. А у меня два кота. Вернее, кошка — Мышь и кот — Подсолнух.
— Как странно, — воскликнула я, — кошка и она же мышь?
— Просто она серая, как мышь. Я подобрал ее позапрошлой зимой. Она кашляла под дверью, как ребенок. Я потом ее месяц молоком с медом отпаивал. Думал, не выживет. А она не только выжила, но и еще Подсолнуха мне родила. Вы его увидите, он такой же рыжий, как и я. Я своего рода его крестный отец.
— Подсолнух — это как у Ван Гога?
— Точно, — засмеялся Антон.
— Ну, спелись, — проворчал Никита. — А кормить нас в этом доме собираются?
— А то как же, — спохватился Антон, — я уже и самовар поставил, мясо в духовке стынет… Идемте в дом.
Дом изнутри оказался больше, чем это представлялось снаружи. Большая гостиная, она же мастерская, она же кухня, была светлой и просторной. Потолок высокий, метра четыре. Второй этаж нависает балконом, и на него ведут две боковые лестницы. По стенам всюду картины.
— Поднимайтесь наверх, там две спальни, выбирайте любую, я все равно сплю внизу, — сказал Антон.
— Тогда мы твою займем, — обрадовался Никита. — Маня, ты сейчас удивишься, там такая кровать…
Кровать действительно была необыкновенная. Тяжелая, дубовая, явно антикварная, с резными шишечками и башенками и такая высокая, что, казалось, забраться на нее можно было только с помощью лестницы.
— Ни фига себе, — остолбенела я. — И как ее только сюда втащили?
— А ее сначала втащили, а потом стены делать начали.
— Здорово! — Я, подпрыгнув, с размаху плюхнулась на покрывало.
Никита, пролетев мимо ласточкой, приземлился рядом.
— Вот мы и дома, — сказал он. — Хочешь такой дом, Мань?
— Очень!
— Представь, — мечтательно заговорил Никита, — мы с тобой, наши многочисленные дети, твой кот, моя рыба… Собаки, лошади, куры, кабаны…
— Кабаны-то зачем?
— А как же, Мань? Я мясо люблю. Мы сначала будем выращивать кабанов, а потом будем их лопать.
— И тебе их не будет жалко?
— Конечно, будет. Все-таки члены семьи. Но голод, как говорится, не тетка.
— А кур мы тоже будем лопать?
— А кур мы пустим на яйца. Я просыпаюсь, а ты мне завтрак на подносе, а там яйца всмятку, шесть штук, и желтки у всех оранжевые. Красотища!
— А дети как же?
— А детей у нас, Мань, будет много. Две девочки и два мальчика.
— Зачем столько?
— Чтоб были.
— Это что же, мне каждый год рожать прикажешь?
— Ну, хотя бы через год по штуке.
— Никита, я же толстая стану, грудь по колено отсосется. Ты меня любить перестанешь.
— Не перестану. Я буду ползать по тебе и удивляться, неужели это все мое?
— Га д какой! — закричала я и, схватив подушку, стала лупить его по чему попало.
Никита не растерялся и тоже схватил подушку, но не стал ею размахивать, а просто прикрывался как щитом, гася мои удары.
Мы носились по комнате и орали как сумасшедшие. Снизу что-то кричал Антон.
Никита загнал меня в угол между окном и комодом и прижал подушкой к стене. Я не могла и рукой пошевелить. Мы стояли друг против друга, тяжело дышали и улыбались.
— Машка, — сказал Никита, — ты такая красивая.
Я покраснела до кончиков ушей и опустила глаза.
