Мы такие сильные, молодые, продвинутые. Мы такие креативные, позитивные, форматные. Мы такие слабые, беззащитные, беспомощные. Нас можно отловить и замучить поодиночке. Поэтому мы собираемся в стаи на работе, дома, на улице. В ночных клубах, ресторанах, дискотеках. На вокзалах, в аэропортах. В купе, гостиничных номерах, больничных палатах. Мы всюду ищем друг друга, и нигде нет спасенья от нас. Нас так много, что нас не задушишь, не убьешь. Если только подкараулить где-нибудь в темном уголке, накинуть петлю на шею, подтянуть повыше и спросить: «Ну как, дружище, тебе здесь, одному, не страшно?»
Поэтому мы бегаем, трясемся, смотрим по сторонам, ловим посторонние взгляды, ищем в толпе глаза, брови, губы, от которых бы захватило дух, снесло крышу, перевернуло с ног на голову, накрыло горячей волной и не отпускало ни при каких обстоятельствах, ни за какие деньги, коврижки, пряники и пироги с капустой.
Мы просыпаемся, встаем, идем. Пьем кофе, чай, пиво. Едим сыр, масло, яйца. Садимся в автобус, метро, автомобиль. Едем на работу, учебу, в командировку. Все напряжены, насторожены, замучены. В глазах усталость, равнодушие, злость… И откуда ни возьмись — надежда. Когда весна придет? Не знаю. «Пройдут дожди, сойдут снега…»
Какая я счастливая, Господи! Мне больше ничего не надо. Просто оставь все так, как есть. И больше ничего не трогай, не поправляй, не делай, не старайся.
За окном дождь стучит барабанными палками по карнизу. Я подхожу к окну, раскрываю его, и вся как есть, голая, высовываюсь по пояс наружу. Внизу единственный во всем районе каштан зажег свои белые свечи.
Я смотрю на небо, по нему медленно плывут серые облака. Капли дождя путаются в моих волосах и стекают на плечи.
Сзади кто-то большой и горячий накрыл меня своим телом.
— Почему ты не спишь? — спросил Никита.
— Не хочется, — ответила я, не оборачиваясь. — А почему ты не спишь?
— Потому что хочется, — сказал он, сильнее вдавливаясь в меня.
В висках забили отбойные молотки, не заглушая, а попадая в такт барабанной дроби дождя. Когда- нибудь сломаю палки я этому джазмену.
Это была последняя мысль, за которую я держалась, пока перед глазами не поплыли ослепительные золотые круги.
Кап! Кап! Кап! Кап! Кап! Кап! Кап…
Если он меня бросит, я умру. Потому, что не будет смысла жить. Совсем никакого смысла.
Я стояла у двери в ванную и смотрела, как Никита бреется. Он поймал мой взгляд в зеркале и тут же скорчил страшную рожу. Я подошла ближе, обняла его за талию и прижалась щекой к его спине.
— Что с тобой? — спросил Никита, не отрываясь от зеркала.
Я ему ничего не ответила, но если бы он сейчас увидел мое лицо, то, наверное, очень бы удивился.
Так выглядит счастье. А я его воплощение. Я его единственный проводник в этот жестокий мир. Без меня бы оно заблудилось, загнулось и сдохло с голоду. А тут я. Как свет в конце тоннеля. Здравствуй, счастье! Ты так долго блуждало по земле в поисках меня, и вот наконец это случилось. Невозможное произошло. Легендарная встреча. Где-то на Эльбе, в шесть часов вечера после войны. И сразу праздничный салют, ананасы в шампанском, мороженое из сирени, финальная соловьиная песнь. И если я сейчас оторвусь от этой спины, то все сразу и кончится.
Потому что счастье не может быть долгим. Каких-нибудь несколько мгновений — и все. Осталось лишь в воспоминаньях. Так остановитесь же, мгновенья! Не будьте гадами.
А они никуда и не спешат. Никита все еще бреется, а моя душа греется в лучах своего собственного счастья.
— Чего б пожрать? — произнес виновник торжества, слабо пошевелив крыльями.
Я опустилась на землю и поняла, что это были совсем не крылья, а всего лишь горячие Никитины лопатки. Я испугалась за счастье, но оно, встревоженное его голосом, только вздрогнуло, чихнуло тихо, но не пропало.
Счастливая Маша сказала «угу» и пошла на кухню — искать холодильник. Холодильник нашелся довольно быстро. Он, как ни странно, стоял на своем прежнем месте и по-прежнему был пуст. Пуст не настолько, чтоб уж совсем, но дежурный набор продуктов совершенно не соответствовал важности переживаемых мгновений.
Счастливый человек становится человеком творческим. И за каких-то пять минут я придумала и воплотила в жизнь новый проект. Вместо банальной яичницы соорудила сложный омлет. С шампиньонами, креветками, сыром и сгущенным молоком.
Никита вышел из ванной, распространяя по кухне арбузный запах моего «Кензо».
— Ничего, что я… — начал извиняться он, потирая свою тщательно подправленную бороду.
— Очень даже хорошо, — перебила я, — будешь нюхать себя, а вспоминать меня.
— Ты так говоришь — «вспоминать», как будто мы собираемся надолго проститься.
— А что для тебя значит «надолго»? — поинтересовалась я.
— Ну, на неделю, на две. — Никита придвинул к себе поближе тарелку и стал с опаской рассматривать ее содержимое.
— И ты смог бы прожить без меня две недели? — совершенно искренне удивилась я.
— Ну, скажем, если очень захотеть, то можно и больше, — ответил он, накручивая на вилку расплавившийся в омлете сыр.
Счастье надуло губы и отвернулось к окну.
— А почему омлет сладкий? — спросил Никита.
— Тайская кухня. — Я неопределенно дернула плечом, продолжая наблюдать за крупными каплями дождя, которые торили длинные извилистые тропинки на немытом с осени стекле.
Как слезы, подумала я. Слезы счастья или слезы обиды?
— Очень вкусно. — Никита снова стоял за моей спиной и, обняв меня за талию, дышал мне куда-то в ухо.
— Не пропадай, пожалуйста, так надолго, — попросила его я.
— Да куда я от тебя денусь? — прошептал Никита, и я услышала, как его сердце переместилось в мою ушную раковину.
Если сейчас повторится все то, что было полчаса назад, то я уж точно опоздаю на работу. При одной только мысли о работе мое раздвоение личности резко закончилось. Я перестала быть счастьем, счастье перестало быть мной.
Я молча выкрутилась из Никитиных объятий и принялась собирать со стола.
— Оставь все, я сам, — сказал Никита, наблюдая за мелкой тряской моих пальцев.
Счастье кончилось, а желание еще нет. Я, покачиваясь, вышла из кухни и закрыла за собой дверь.
И все-таки дело не в работе. Счастье сдохло чуть раньше, тогда, когда Никита обмолвился, что сможет прожить без меня две недели.
А я сколько без него смогу прожить?
И день уже проживала без него, и два, и даже три. А хорошо ли тебе было, девица? Хорошо ли, красавица? Хреново, дедушка. Хреново, Морозушко.
Вся жизнь между полюсом и экватором, то холод, то жар.
Я качалась на одной ноге, пытаясь второй попасть в джинсы.
— Маша, я ушел, — послышался из прихожей Никитин голос.
— А поцеловать? — тихо напомнила я.
Ответом мне было молчанье.
Я вышла из комнаты и прошла на кухню.
Посуда была вымыта, со стола все убрано, и на фоне старой клетчатой клеенки красовалось сердце, пронзенное стрелой. Теперь понятно, почему этот подлец смылся, как следует не попрощавшись. Когда он трудился над этой композицией, составляя незамысловатый рисунок из кусочков сахара, мое пропавшее счастье уже не подавало признаков жизни.
