Я освободила от своей фигуры дверной проем, и Никита вошел в прихожую.
— Какая-то ты сегодня не такая, — заметил он и застыл в нерешительности.
— Ненакрашенная просто и неодетая.
— Нет, — возразил он, — ненакрашенную и неодетую я тебя уже видел. Тут что-то другое.
— Что другое?
— Колючая ты какая-то и испуганная при этом. Как ежик в тумане.
— Здрасьте, приехали, — обрадовалась я, — спасибо кисой не назвал или лапой чьей-нибудь. Ежик — это оригинально. Я бы сказала, мощно, образно, ощутимо.
— Давай поцелуемся, что ли?
— Интересное предложение, — уклонилась я. — Обещаю его рассмотреть в самое ближайшее время.
— Мы так и будем в прихожей стоять или ты меня в комнату пригласишь?
— Ах да, я и забыла. Проходите, пожалуйста, но лучше на кухню, я там ужинать изволю.
— А я тоже изволю ужинать, — сказал Никита, потирая руки, — чего у нас там вкусненького?
— Яичница. И салат могу сделать из позавчерашних огурцов.
— Замечательно! Салат и яичница — это здорово. Это я люблю.
— А что ты еще любишь? — спросила я.
— Еще я люблю мясо, водку и тебя.
Я вздрогнула и напряглась.
— Именно в такой последовательности?
— Именно в такой.
— Обидно как-то, не находишь?
— Не нахожу, — гордо ответил Никита. — Понимаешь, мясо-водка — это то, что, всегда под рукой, на крайний случай в магазин можно сбегать и купить. А ты — это что-то неподдающееся моему пониманию. Что-то опасное, тревожное, манящее и в то же время ненадежное и исчезающее. И такое, без чего я уже не представляю, как можно жить. Поэтому мясо и водка на первых, но низких ступенях, а ты на последней, но высокой.
— Не пойму, смеяться мне или плакать?
— Смеяться всегда лучше, чем плакать.
— Ну не скажи. Порой и поплакать полезно. И даже приятно.
— Ну, это вам, бабам, виднее, — не стал спорить Никита.
— Да, мы такие. Особенно я. Просто учебное пособие по тому, как сделать себе больно. Вот и сегодня…
— Что сегодня?
— Да так, ничего.
— А если подробнее?
— Почему ты мне не позвонил? — спросила я.
— Я же объяснил, кажется. Могла бы и сама мне позвонить.
— Ну ладно, — успокоилась я, — что мы, в самом деле, как дети? Ты не позвонил, я не позвонила. Какая, в сущности, разница. Садись, я буду салат резать, а ты мне рассказывай, как провел свободное от меня время.
— Свободное от тебя время я провел плохо.
— Неужели? — не поверила я.
— Плохо, — повторил Никита, — но продуктивно.
— Как это? — не поняла я.
— Продуктивно потому, что на горизонте замаячили деньги в виде интересного заказа от твоей фирмы. Да ты, наверное, и сама знаешь?
— Не знаю, — зачем-то соврала я.
— Ну как же? — удивился Никита. — Позвонила твоя коллега и подруга в одном лице Юлия Васильевна и от имени вашего руководства предложила мне поучаствовать в небольшом проекте по перепланировке одной квартиры.
— Ах, да, — продолжала притворяться я, — что-то припоминаю.
— Ну вот. Промудохались с ней целый день с замерами, а сегодня помотались по стройрынкам, присмотрели кой-чего.
— То есть от души поработали?
— Ну да, не зря.
— А почему плохо? — нарывалась на грубость я.
— А я сказал «плохо»? По-моему, хорошо.
Так тебе и надо, дуре ревнивой. Получите и распишитесь.
Вот оно! Впервые про себя я проговорила слово, которое боялась произнести вслух. Оказывается, крыса-ревность уже давно мотает перед моим носом своим наглым ощипанным хвостом, а я делаю вид, что ничего не замечаю.
— Ну, все хорошо, что хорошо начинается, — фальшиво обрадовалась я.
— Вот за это мы и выпьем, — сказал Никита и вышел из кухни.
Назад он вернулся с пластиковым пакетом и достал из него красивую зеленую бутылку без этикетки.
— Что это такое? — спросила я.
— Это настоящие «Киндзмараули». Мне друг привез из Грузии. И хотя обычно я предпочитаю водку, сегодня мы будем пить красное вино.
— И это почему-то радует.
— Почему-то да.
— Но у меня нет под него подходящей посуды.
— Неужели не найдется в доме двух одинаковых бокалов? — усомнился Никита.
— Даже одного. Посуда бьется у меня как ненормальная, просто выпрыгивает из рук при каждом удобном и неудобном случае.
— Значит, ты счастливая, потому что посуда бьется исключительно к счастью.
— Да уж, счастливей не бывает.
— Не грусти. Я подарю тебе фужеры ко дню рождения.
— Бесполезно. Они у меня проживут недолго. Вот у Юлии Васильевны, например, ничего не бьется. Однажды даже полка с ее коллекционными чайниками упала, и ни один не разбился.
— Она что, чайники собирает?
— Представь себе. У нее их уже штук тридцать.
— Зачем ей столько?
— Говорит, что у них, у чайников, в отличие от мужиков, всегда стоит.
— Интересный ход мыслей, — сказал Никита и поморщился, как будто ему на вилку попался волос.
Я неожиданно «залилась удушливой волной, едва соприкоснувшись» с его взглядом. Опаньки, изумилась я, вот мы еще как умеем, краснеем, как маленькие девочки, при произнесенной вслух пошлости. Странно, ведь подобные, в сущности, насквозь пошлые разговоры, давно стали нормой моей жизни. Вот и давеча мы обсуждали с Юлькой не только боеспособность одного отдельно взятого экземпляра, но и его калибр.
— Обыкновенный ход мыслей. — Я встала, чтобы он не заметил моего смущения, а заодно и поставила на плиту чайник. — Ну, и как тебе Юлька?
— Интересная особа, — ответил Никита и нахмурился.
— Да? Ты находишь? — ненатурально улыбнулась я.
— Да, нахожу… Но какая-то слишком активная, что ли…
— Она такая. Активная и деловая.
— Ты давно с ней знакома?
— Да, почитай, с самого детства. Мы учились вместе.
