- Не понимаю.
- Завтра я пойду к нему и поставлю перед выбором: 'Или ты, братец, расскажешь нам, что случилось с Ивой, или я расскажу Леону Спартаковичу о том, что происходит в его бумажном царстве. Знаешь ли ты, - скажу я ему, - что означенный Леон сделает с тобой, узнав, за что ты получил кольцо с бриллиантиком в полтора карата? Коррупция, взятки, - грозно сказал Кот, подняв лапу, из которой вылезли длинные когти. - А Ричард Львиное Сердце? А девочка-собачка, которую похоронили, потому что не хотелось выкармливать двоих?' Пошли.
- Куда?
- Разумеется, в контору.
Вася задумался.
- Ну вот что, мой милый, условимся, - сказал он. - Ты останешься в гостинице. Прости меня, но ты все-таки кот. А я должен поговорить с Лукой Порфирьевичем как мужчина с мужчиной.
А ведь однообразный шелестящий и, я бы сказал, шебаршащий, загадочный шум все продолжался - днем и ночью, ночью и днем, - и нашим путешественникам, может быть, так и не удалось бы догадаться о его происхождении, если б Филипп Сергеевич не соскучился по Розалине. Хотя он простился с ней и даже сказал 'чао', но она почему-то постоянно попадалась ему на глаза, и в конце концов ему захотелось снова сказать ей 'чао', но уже в смысле 'здравствуй', а не 'прощай'. Кроме того, он надеялся, что она расскажет ему что-нибудь новенькое насчет характера и образа жизни Луки Порфирьевича - мало ли что еще могло пригодиться!
И после того как Филя сердечно и неторопливо приласкал ее, у них состоялся разговор.
- Что касается шума, - объяснила она, - вопрос решается просто. Шуршат, или, вернее, шелестят, бумаги. Одним хочется поскорее отправиться по назначению, другие боятся, что опоздают, а третьи уже опоздали, пожелтели и стараются напомнить о себе начальству. Вот они и ворочаются с боку на бок, толкаются и даже грозятся подать друг на друга в суд, хотя связываться с ним, вообще-то говоря, опасно. Судебные бумаги лежат свернутые в трубки, и среди них, говорят, поселились удавы.
Что касается Луки Порфирьевича, Розалина отозвалась о нем с похвалой.
- Влиятельный человек, - сказала она, значительно сложив губки.
Холост он или, может быть, вдов, этого Розалина не знает, потому что ей исполнилось только два года. Одевается он аккуратно, не пьет и, хотя в Шабарше семичасовой рабочий день, часто не оставляет своей конторы даже в воскресенье. Но иногда неожиданно берет отгул и сидит дома, завесив окна и никого не впуская.
Вот в такой-то день Вася, оставив дома Филиппа Сергеевича, дружески болтавшего о чем-то своем с Розалиной, отправился к секретарю Верлиоки.
Дом отличался от соседних домов только тем, что казался нежилым - ставни были закрыты и дом выглядел так, как будто, воспользовавшись отгулом, владелец куда-то уехал, может быть на охоту или рыбалку. Но, поднявшись на крыльцо, Вася по-дружески поговорил с дверью, и она хоть и нехотя, но отворилась перед ним.
Просторная прихожая оказалась битком набитой мебелью: шифоньеры теснили шифоньеры, на полубуфете были беспорядочно навалены стулья. Зато в соседней комнате, почти пустой, сквозь окна, снаружи прикрытые ставнями, пробивались полосы света и неподвижно ложились на пол. Впрочем, на полу лежали не только полоски: он был покрыт пачками денег. Очевидно, и мебель-то была вынесена в прихожую для того, чтобы в этой комнате деньги чувствовали себя как дома. Здесь были не только наши сотенные, полусотенные, десятки, четвертные. Попадались кредитные билеты из иных земель. Вася, взявший с собой фонарик, разглядел на одном из них золотого льва под короной. Это был билет в сто фунтов стерлингов.
Мало кому случалось шагать по деньгам. И нет ничего удивительного, что под его ногами они запищали сперва еле слышно, а потом все громче и громче. 'Понятно, - подумал Вася. - Недаром же о деньгах говорят: купюра достоинством во столько-то и столько-то. Стало быть, у них есть достоинство, а я как ни в чем не бывало попираю его ногами'.
Вы думаете, что Лука Порфирьевич удивился, увидев Васю? Ничуть не бывало!
- А, молодой иностранец! - приветливо сказал он. - Милости просим. Налить?
На столе стояли две бутылки водки, одна уже почти пустая. А рядом соленые огурцы, толстые ломти ржаного хлеба и распластанная на газете селедка.
- Спасибо, нет. Я водку не пью.
- Шампанского не держим. Но как ты...
Лука Порфирьевич задумался. Он лежал, когда Вася вошел, а теперь снял со спинки кровати голые журавлиные ноги в задравшихся брюках и сел. Голова его покрутилась как на шарнире, серовато-мутные глаза несколько прояснились.
- Как ты сюда попал?
- А я с дверью по-дружески поговорил - и она распахнулась.
Лука помолчал.
- Это бывает, - наконец сказал он.
Без сомнения, Лука Порфирьевич брал отгул для того, чтобы никто не мешал ему выпить, пропустить или тяпнуть - в русском языке есть много слов для обозначения этого нехитрого дела. Он приветливо встретил гостя, и Васе угрожать ему не хотелось. 'Все-таки старый человек, - думалось ему. - И даже, может быть, птица'.
- Лука Порфирьевич, - мягко заметил он, - вы знакомы со всеми делами Леона Спартаковича и часто бываете в его квартире. Скажите, пожалуйста, вы не встречали у него девушку?.. Ну, как вам о ней рассказать... Белокурая, загорелая, голубые глаза. Одета по-дорожному, в курточке и джинсах.
Лука Порфирьевич распечатал вторую бутылку, выпил и, крякнув, понюхал корочку хлеба.
- Была, да сплыла.
- Где она, что с ней случилось?
Пятна и полосы солнечного света дрожали на стенах, потолке и на полу, становились то шире, то уже - можно было подумать, что и они волновались не меньше, чем Вася.
- Не скажу. Государственная тайна! И вообще, кто ты такой? Откуда ты взялся на мою голову? Вот я бы сейчас пел или спал, а мне нужно с тобой разговаривать. Почему? За что? Берет человек отгул, запирается, чтобы его оставили в покое эти бумажные хари, выпивает, закусывает. Ну почему... - он смахнул слезу, - почему я должен выдавать тебе государственную тайну?
- Ну вот что, - тихим, страшным голосом сказал Вася, - или вы мне скажете, где она, или я сейчас же докажу, что мне известны некоторые если не государственные, так весьма опасные для вас тайны.
- Ох, испугал!
- Считаю: раз! - Он помедлил. - Два!
Секретарь ухмыльнулся, выпил еще стаканчик и закусил селедкой.
- Три. Ну, Лука Порфирьевич, теперь держитесь. Кстати сказать, вы верующий?
- А тебе какое дело? Ну, допустим, да! И он демонстративно перекрестился.
- Так вы считаете, что поп не должен называть новорожденного Ричардом Львиное Сердце?
Вам случалось видеть, как трезвеют очень пьяные люди? Нежные, пушистые шарики хмеля вылетают из головы и растворяются в воздухе, как в раскрашенном сне, и некоторые, прежде чем растаять, по-детски гоняются друг за другом. Сразу же все становится на свои места, откуда-то появляется ясность, похожая на грубый, неотесанный камень, - ясность, которая дает понять, что с ней шутки плохи.
Именно это произошло с нашим секретарем, когда он услышал об упрямом попе. Но он сдался не сразу.
- Какой такой Ричард? - спросил он беспечно и слегка задрожавшей рукой поставил на стол стакан. - Не слыхал!
- И даже удалось ли Жабину отравить жену, не слыхали? - с любопытством спросил Вася.
