Ее глаза были красны, губы тряслись, плечи вздрагивали, нос распух, а из искривленного в гримасе горечи рта доносились не то сдавленные рыдания, не то жалобные стоны. Она попыталась что‑то сказать и не смогла. Сделала шаг вперед, но ее колени подкосились, и она упала на ковер.
Полина закрыла дверь и заметалась по номеру. У нее был некоторый опыт общения с истеричками: в свое время холодная Ларочка удивляла ее и не такими сценами. Стакан ледяной воды, вылитый на темечко, хлесткая пощечина, стопка коньяку, чашка горячего чая с лимоном — и невменяемая истеричка превращается в человека, способного вести дискуссию. Вот и на Фису эти нехитрые манипуляции подействовали, по крайней мере, она перестала всхлипывать. Но крупные обильные слезы все еще текли по ее загорелым щекам.
— Ты что творишь? — строго спросила Поля. — Напилась?
Анфиса покачала головой.
— Зачем… Зачем он так со мной? Он что, нарочно это делает? Это такая разновидность садизма, да?
— На твоем месте я бы спросила у него лично, — хмуро ответила Поля. Еще не хватало вступить в клуб обиженных Робертом Лэппером теток. Подружиться с этой куклой.
— Но ты же с ним встречалась. Вы же так долго вместе были. А я с ним всего пять месяцев. И начиналось все так хорошо. Я думала, что он лучший мужчина в мире…
— Это он умеет. Знаешь что, шла бы ты спать.
— Как будто у меня получится уснуть! — в отчаянии воскликнула Фиса, поднимаясь с пола.
С мокрой головой, с прилипшими к воспаленным щекам волосами, с распухшим носом и зареванными глазами она больше не смотрелась роковой красоткой.
Она подошла к окну и зябко поежилась, хотя в номере было тепло.
— Но от меня‑то ты что хочешь? — Поля присела на краешек кровати. — Прости, но мы в разных лагерях. Впрочем, могу дать тебе телефон своего психотерапевта.
— Да ладно тебе, — примирительно улыбнулась Фиса. — Ты же нормальная баба. Все понимаешь. И не злая. Может, выпьем?
— Я не в том возрасте, чтобы пить по ночам, — холодно ответила Полина. — И потом, по твоему поведению я не заметила, что ты считаешь меня «нормальной бабой».
— Ну прости. Я ведь так его ревную. Да я каждую готова убить, каждую, которая посмеет к нему приблизиться. А мне сначала показалось, что ты подбиваешь к нему клинья. Да он и сам так говорил. А здесь, в Генуе, я увидела, что ты к нему ничего не чувствуешь.
— Какое совпадение, — усмехнулась Поля. — Кажется, и сама здесь увидела, что ничего к нему уже не чувствую.
— Кстати, я так до сих пор и не поняла, зачем тебе вообще сдалась эта работа. У тебя и деньги вроде есть, и связи, и даже относительная известность. И вдруг так крутануть хвостом, устроиться девочкой на побегушках. Вся тусовка была в шоке.
— А мне на это наплевать, — с вызовом ответила Полина. — Мне через два года сорок, а я всю жизнь была никем. Женщиной‑никто, понимаешь? Единственное, что у меня есть, — это моя внешность. Я выгляжу максимум на тридцать, но на самом деле мне сорок, понимаешь? И я всегда зависела от мужиков, от чьего‑то мнения, от Роберта. Уверена, ты прекрасно знаешь, что это такое — зависеть от Роберта. Я цеплялась за мой иллюзорный мирок, все надеялась найти кого‑нибудь, от кого приятно будет зависеть. Выходила в свет, и все мне завидовали. Роскошная Полина Переведенцева, московская принцесса, тварь, но со вкусом. А потом у меня нашли опухоль в груди. И я поняла, что мой мир ничего не стоит, вообще ничего. А потом выяснилось, что рака у меня нет. И мне захотелось стать по‑настоящему свободной. В том числе и от Роберта. Вернее, в первую очередь от него. И я не знаю, зачем я тебе все это только что сказала. Уверена, что ты все равно ничего не поняла.
— Да нет, почему же… — слабо улыбнулась Фиса. — Ты на меня не обижайся. Я так себя вела. Специально тебя унижала.
— Какие обиды, девочка? — усмехнулась Поля. — Ты не в той весовой категории, чтобы я на тебя обижалась, уж прости.
Анфиса смахнула слезинку и почесала нос. Без косметики она выглядела девчонкой. Какие там двадцать три года. Детский сад. А глаза словно два пустых аквариума — вода красивая, прозрачно‑голубая, и декоративные камушки живописно разложены на дне, только вот все рыбки давно передохли.
Вместо того чтобы уйти, она зачем‑то опустилась на пол, на ковер, и поджала колени к груди.
— Он всегда так со мной поступал, всегда. Я‑то, когда его встретила, думала, что вот оно наконец, настоящее.
— Знакомые ощущения, — хмыкнула Полина. — Девочка, ну что ты от меня хочешь? Веселого девичника у нас не получится. Вряд ли я смогу поднять тебе настроение. Если тебя это утешит, могу, конечно, сообщить, что со мной он тоже был таким. Все было идеально, даже не верилось, а потом — бац! — появляется какая‑нибудь очередная профурсетка, и он отдаляется, словно привороженный. Ты переживаешь, места себе не находишь, но он через какое‑то время возвращается, и все становится как раньше. И каждый раз ты почему‑то веришь в то, что профурсетка была последняя.
— Но зачем? — Анфиса всхлипнула. — Зачем он это делает? Еще два месяца назад я сама предлагала ему расстаться. Тогда я чуть не наглоталась таблеток, остановилась в самый последний момент. Я думала, он обнаружит мое бездыханное тело и
Полина не смогла удержаться от неуместного смешка. Живо представилось, как эта девочка сначала долго плачет под старые хиты Мэрайи Кэри, потом зажигает свечи, переодевается в непременно белое вечернее платье, красиво укладывает волосы. Под ее зареванными глазами потеки поплывшей туши, но ей кажется, что так даже лучше, в смерти должен быть изъян. Она раскладывает на фарфоровой тарелочке разноцветные пилюли, глотает их одну за одной, а потом для верности надевает на голову пакет. Хотя нет, Анфиса ни за что не надела бы пакет — такие, как она, до последнего момента надеются, что их спасут и оценят.
— Он бы не понял, — сказала Поля. — Понимаешь, он подсаживается на любовь, как наркоман. Твои чувства для него как героин. С одной стороны, он от них зависит, поэтому не даст тебе так просто сорваться. С другой — наркоманам все равно, у какого дилера покупать наркотики. Так что если с тобой что‑то случится, появится другая. Он это умеет, поверь мне.
— Это невозможно, — крупные, словно восковые, слезы снова потекли по бледным Фисиным щекам. — Он про меня все‑все знает. Я его с мамой познакомила. А когда мы были в Риме, он сказал…
— Он сказал, что ему будет любопытно наблюдать за тем, как ты стареешь, — с циничной улыбкой закончила за нее Полина. — Он уверен, что ты будешь стареть красиво, а он всегда будет рядом, будет с любовью смотреть на то, как время расписывается на твоем лице.
— Откуда ты…
— Он мне тоже это говорил. Правда, не в Риме, а в Париже. Обаятельный, гад. Не принимай его близко к сердцу.
— Но как же…
— Просто расслабься. Наслаждайся моментом, если ты уже до такого доросла. А как только в тебе проснется материнский инстинкт, беги от него подальше. И найди мужчину, который будет любить тебя. Поверь мне: это гораздо более перспективно, чем самой подыхать, любя.
— Ты такая умная, — протянула она, рассмешив Полину.
Даже злость на эту нагловатую манипуляторшу куда‑то испарилась. Под фарфоровой маской светской стервы испуганная маленькая девочка, из тех, что любят сладкое, мечтают о широкоплечем блондине и беспричинно боятся темноты, завороженно поковыривала в носу.
— А еще я узнала о нем
— Не говори того, о чем потом можешь пожалеть, — предупредила Поля, которой вовсе не улыбалась
