полоскались, а заседали в белом трехэтажном доме, стоящем среди густой зелени и помахивающем с крыши трехцветным полотнищем, словно кисточкой тюбетейки…
В тот год пропал без вести офицер милиции, прикрепленный к рыбнадзоровскому экипажу. Сергей, участвовавший в расследовании, получил вскоре сообщение от своего агента, отиравшегося среди рыбинспекторской братии. Стукачок утверждал, что «мента замочили сами эти шакалы». Колесо завертелось. Вскоре были арестованы двое инспекторов и моторист катера, после чего следственно- оперативная группа без особого труда «размотала» преступление.
Но далее дело приняло удивительный оборот. Сюрпризы начались с выяснения мотивов убийства. «Расколовшиеся» охранники рыбных богатств то ли с дурного перепугу, то ли желая прикрыться от корячившихся сроков громкими именами, полили как из ведра: кто, сколько и для кого ловил; куда завозил; сколько «левых» бочек икры ушло в краевой центр, а сколько и выше; как и где «реализовывали излишки» и кому какие барыши потом перепадали. Замелькали фамилии, при звуке которых следователю прокуратуры хотелось встать навытяжку. Он, бедняга, не знал, как остановить пошедшую вразнос машину разоблачений, не затыкать же рот обвиняемым. Долг обязывал его допрашивать все новых всплывающих в деле свидетелей, работников рыбоохраны, а те, зная, что мокрушники «поплыли», тоже не собирались корчить из себя партизан. Всеми двигала тайная надежда, что на главных зачинщиков «промысла», на БОЛЬШИХ людей, следствие не замахнется.
По городу поползли гнусные слухи. В прокуратуре и отделе милиции распространились суета и нервозность, а в трехэтажном здании под триколором воцарилась угрюмая предгрозовая тишина.
Сергей крутился на работе с утра до вечера, забегал домой перекусить и снова исчезал, порой до рассвета. Галка, его жена, сталкиваясь с супругом, пробегающим по коридорам горотдела, ловила благоверного за рукав и пыталась посвятить в какие-то семейные проблемы, но Сергей вырывался, отмахивался и уносился прочь.
«Рыбное» дело пухло не по дням, а по часам. Следователь, хватаясь за голову, едва успевал подшивать в очередной том все новые, ужасные в своей разоблачительности бумаги, а веселые, злые опера раскручивали и раскручивали «чертово колесо».
— Не вам потом за все отвечать, а мне! — дергал себя за галстук следователь, когда группа вечером собиралась на планерку.
Но опера уже вошли в азарт и их было не остановить, тем более, что на этот раз, кажется, выпала долгожданная возможность «сморщить эту зажравшуюся сволочь».
— Не ссы, Степаныч, мы с тобой, — успокаивали они следователя. — Тут мы еще одного свидетеля надыбали. За дверью дожидается. Чего говори-ит!..
Извержение городской клоаки прекратилось так же внезапно, как и началось. Группу расформировали, а дело передали в прокуратуру соседнего района, «в целях обеспечения объективности расследования».
— Что, Степаныч, абзац? — спросил Лобанов у повеселевшего следователя.
— Он самый, — сообщил Степаныч, откинувшись на спинку кресла и смачно прихлебывая чай с лимоном.
— И не противно тебе? Чего балдеешь?
— Молодой ты еще. — Следователь посуровел. — Ты что думал, мы этих тузов в «ивээс»’ закроем? Раскатал губу. Я и так думаю, чего они тянут, почему не прикроют лавочку. До такого можно было докопаться!.. Тогда уж точно всем абзац!
— Ты в крайпрокуратуру-то хоть звонил? — хмуро поинтересовался Лобанов.
Следователь усмехнулся.
— В край наш шеф еще в первый день позвонил, как только каша заварилась. Не похвалили его, но тогда сказали: разбирайтесь. Или ты думаешь, районный прокурор своей властью тебе геройствовать позволит? Наивняк! А теперь вот оттуда же команда поступила — дело закопать. Мне еще и наваляли, за то что развел бодягу.
Придя домой раньше обычного, Лобанов сразу завалился спать, а утром опоздал на работу. Три дня он почти не разговаривал с Галиной, на службе курил у себя в кабинете или бесцельно шатался по отделу. А вечером четвертого засел за какое-то длинное писание, извел кучу бумаги и, закончив под утро, запечатал свое произведение в конверт, на котором значился адрес: Москва, Кремль, Президенту РФ. Вечером Сергеево послание увез в крайцентр приятель, отправившийся туда по делам, а еще через сутки оно отбыло с центрального почтамта в столицу.
Это была наивная и безнадежная затея. Она не могла окончиться ничем, кроме грандиозных неприятностей для самого Лобанова, и он это сознавал. Но не колебался и не сожалел о своем поступке.
Но отправленное Лобановым послание вызвало совершенно неожиданные последствия.
Может быть, оно стало одним из тысяч «малокалиберных патронов» в чьей-то большой войне или какой-то столичный чиновник, понимая, что тут ему ничего не грозит и никакая выгода не светит, решил для морального удовлетворения хоть раз восстановить справедливость.
Без обычных предупредительных звонков, неожиданно и сурово нагрянула смешанная бригада прокурорских и милицейских чинов, так что у сотрудников скромного периферийного горотдела зарябило в глазах от большущих звезд на серых и голубых погонах.
Бригада проработала в городе полмесяца и увезла дело с собой. Вслед за убийцами милиционера на нары перекочевало с полдюжины рыбинспекторов и чиновников средней руки. Районного госрыбинспектора перевели куда-то на Алтай. Опустели, а потом обрели новых хозяев некоторые кресла в тихом трехэтажном доме. Доходили слухи, что и в краевом центре не обошлось без «кадровых перестановок».
Но районный «процесс века» так и не состоялся. Дело залегло в несгораемые казенные сейфы и скрылось под грудами других, более громких дел, которые возникали почти ежедневно. Неостановимый поток жизни смыл слухи и сплетни и покатил дальше своим чередом…
И все-таки для Лобанова такой исход был лучше, чем совсем ничего. Торжествовать не приходилось, но он будто сбросил с души тяжкий груз.
Однако все эти полыхнувшие, как бензин в костре, события подействовали на Сергея неожиданным образом. Он по-прежнему гонялся за домушниками, «выцеплял» угонщиков транспорта, сутками бороздил на катере реку, отлавливая по заросшим коноплей островам расплодившихся наркоманов. Но к этому времени он как-то перегорел, утратив интерес к «рыбному делу». И, как оказалось, не только к нему. Лобанов ловил себя на том, что ему теперь все равно, чем заниматься: бороться с преступностью или катать валенки. Его никто не преследовал за «правдоискательство», не строил козней, а коллеги-опера во время дружеских застолий хлопали по плечам:
— Молодец, Серега! Дал ты им просраться!..
Но начальство перестало здороваться с Сергеем за руку, при встречах смотрело как-то мимо, сведя общение с оперуполномоченным к лаконичным репликам и замечаниям служебного порядка. Начальство не было повязано с преступниками, само не жаловало «командиров» из трехэтажного здания и отнюдь не сожалело о том, что кое-кому из «тузов» дали по шапке. Но Лобанов совершил святотатство, нарушив великую заповедь круговой поруки, а, как известно, «единожды солгав, кто тебе поверит?» Даже если ты сказал чистую правду. Мало того, Сергей стал испытывать отчуждение со стороны таких же, как сам, рядовых сотрудников. Никому не нравятся люди, стремящиеся прыгнуть выше своей головы.
Вдобавок ко всему Лобанову неожиданно и бессмысленно изменила жена, словно ножом пырнула.
Галка вышла на работу, не догуляв декретного отпуска. Маленького Лобанова родители, хоть и с трудом, определили в ясли. Но Галине все равно приходилось не сладко. Муж с утра до ночи пропадал на работе, возвращался измученный и нередко навеселе, заваливался спать, а очнувшись и позавтракав, снова уносился неизвестно куда. До Гали время от времени доходили слухи о его «моральной неустойчивости». Она не знала, верить им или нет, но имелись причины и поверить.
Муженек вечно порхал в своих «оперативных просторах», а Ткачучка, молодая незамужняя следовательница, та и не скрывала, чего ей хочется, усмехалась:
— Тебе твой Лобанов все равно надоел, дай попользоваться, не будь эгоисткой!
Шутки шутками, но Галине стало известно, что чертова Ткачучка так подгадала свои дежурства, что
