Ястреб халифа

— Проходит в красном, ранит сердце взором
И кажется мне смертным приговором.
Ее наряд насквозь пропитан кровью,
Как будто бы окрашенный сафлором.

Пальма над головой халифа шелестела тонкими длинными листочками. На лужайке по его приказу не оставили ни одной лампы — все они горели на ступенях мраморной лестницы, полого ниспадающей сюда, к нижней террасе сада. В посдвеченном теплыми огоньками сумраке драгоценное золотое шитье на черном бархате достархана казалось еще тоньше и затейливее — рассказывали, что мастерица вышивает эти головокружительные затейливые изломы и узоры одной ниткой, ни разу не обрывая ее после того, как начнет работу. Равно посередине скатерти в золотой оправе тепло круглился аметист — камень, предохраняющий от опьянения. Аммару же было не до осторожности в этот вечер: сердце ныло, и одуряющая тоска — то ли безделье давало себя знать, то ли отсутствие вестей об Айше — накатывала тяжелыми, оглушающими волнами.

Молодой халиф покачал головой — нет, мол, не то. И сказал, поднимая чашку — невольник тут же наклонил над ней кувшин:

— Вот стихи, которые лучше подойдут к случаю.

Узнать бы мне, кто же она, быть может, посланница солнца,
А может быть, призрак луны, мелькнувший в лазури безбрежной?
Кто знает, быть может, она — моя сокровенная дума,
А может быть, образ души, причуда тревоги мятежной?
А может быть, это мечта, возникшая вдруг перед взором,
Моею душой рождена в своей очевидности нежной?
А может быть, морок она, вернее, предзнаменованье
Судьбы, угрожающей мне, и смерти моей неизбежной?

И Аммар лихо глотнул из чашки. В книгах наставлений говорилось, что к вину следует приступать, предварительно поев. Этой ночью он пренебрег наставлениями — впрочем, как и остальные участники попойки под кипарисами и пальмами садов аль-касра. Исбилья славилась своим ночным воздухом — он навевал странные желания и томительную тоску без названия, когда то ли хочется вскочить на рыжего кохейлана и помчаться в песчаные дюны пустыни, то ли выхватить джамбию и располосовать ей все подушки, представляя себе, что буря перьев и пуха — это крики и мольбы умирающих врагов. Ну или…

Знаменитое «или» Исбильи соткалось из ночного воздуха, словно по мановению кольца на пальце повелителя джиннов. Слуга-хадим из внутренних покоев аль-касра подкрался к краю ковров и тихо сказал:

— О повелитель! У ворот стоит прекрасная Валлада, звезда Исбильи, и просит разрешения поцеловать край твоих одежд.

Аммар встряхнулся — да так, что даже протрезвел. О Валладе ходили самые разные слухи. Эта дочь Мухаммада ибн Абд-ар-Рахмана ибн Умейя выделялась среди женщин своего времени и была единственной в своем роде, отличаясь несравненным остроумием и удивительной образованностью, и была чудом и диковинкой города Исбильи, и лицезреть ее светлый облик было так же сладостно, как и внимать ее ясным речам. Привратники в ее дворце не были строги, и в ее покоях собирались лучшие мужи города, состязаясь в стихосложении и философских диспутах. А кроме того, рано овдовевшая Валлада отказывалась прислушиваться к сплетням и пересудам и открыто предавалась наслаждениям и удовольствиям. Говорили, что она велела написать на одном рукаве своей одежды такие стихи:

Неприступная, блистаю красотою неизменной;
Я влюбленных попираю поступью моей надменной.
А на другом рукаве велела написать вот так:
Что поделаешь, но в свете от желаний нет защиты,
Я любому позволяю целовать мои ланиты.

Признавая ее славу слагательницы стихов и красавицы, повелитель верующих приказал не разорять дома Валлады и не трогать ее домашних. Теперь двадцатитрехлетняя вдова явилась благодарить халифа Аш-Шарийа за оказанные благодеяния.

Впрочем, сейчас рукава платья Валлады блистали девственной чистотой — белоснежный шелк струился вниз и опадал многочисленными мягкими складками, над локтями тонкую ткань перехватывали прорезные золотые браслеты, а высокую шею и грудь в глубоком вырезе энтери покрывало плетеное из тысяч золотых нитей ожерелье, блистающее, подобно нагруднику воина. Ее стыдливость едва ли оберегали шитая сапфирами шапочка-шашийа и прозрачное белое покрывало, оставлявшие на обозрение всякому желающему волнистые темные волосы, заплетенные в две толстые мягкие длинные косы.

Вокруг послышались сдержанные вздохи. Рабыни отложили лютни и стали с многозначительными улыбками переглядываться. Но Валлада не была бы Валладой, если бы обращала внимание на перешептывания прислуги. Она опустилась на колени перед Аммаром и поцеловала ковер у его ног:

— Недостойная рабыня приветствует льва Аш-Шарийа, — мурлыкнула женщина и подняла улыбающееся веселое лицо.

Браслеты на ее тонких запястьях зазвенели, ударяясь друг о друга, Аммар увидел смоляной завиток на ее виске — и счастливо потерял голову.

…Когда он взял Валладу за рукав и повел ее за высокую гряду стриженых самшитов, Аль-Архами, насмешник и озорник, процитировал им вслед древнего поэта:

— Вполз я к любимой за полог, она перед сном
Платье сняла и стояла в одном покрывале.
И зашептала: 'Что надо тебе, отвечай?
Богом молю, уходи, чтобы нас не застали!'
Вышел я вон, и она поспешила за мной,
Шла, волочились одежды и след заметали.
Стойбище мы миновали, ушли за холмы
И очутились в ложбине, как в темном провале.
Нежные щеки ласкал я, прижалась она
Грудью ко мне, и браслеты ее забряцали…

Валлада изогнула шею и одарила Аль-Архами влажным взглядом чистокровной кобылицы.

На соседней лужайке рабыни уже приготовили для них ковры и напитки. Где-то в глубине сада кто-то мягко перебирал струны лютни. Из-за деревьев звучали взрывы смеха и голоса пирующих. Аммар сделал нетерпеливый жест, и рабыни принялись снимать с женщины ожерелье, браслеты над локтями и перетягивающий талию широкий пояс из золотых пластин. Валлада стояла, поводя глазами, словно возлюбленная поэта древности: