Голос Йемайи, говорящей на аш-шари, звучал так же певуче. Сумеречница властно отодвинула ошалевшего Аммара, и тот неловко отполз к двери. Снизу вверх он смотрел на то, как серебрящаяся в ночном свете женщина делает шаг, а нерегиль рвется и шипит, еще шаг, еще рывок. Йемайа скользнула Тарику за спину, припала на колени, схватила того за волосы и, рывком откинув голову себе на плечо, ткнула ему золоченым ногтем куда-то под подбородок. По телу нерегиля прокатилась судорога, и он затих, медленно оползая на пол.
Осторожно уложив обмякшее существо на ковер, она наконец посмотрела на Аммара. Тому хотелось провалиться сквозь пол от стыда.
— Я… я хотел…
В ответ она уткнула длинный изогнутый блестящий коготок куда-то ему за спину. Проследив взглядом направление, Аммар вдруг заметил на деревянной решетке белую квадратную бумажку. Прибитую длинной золотой шпилькой. С бумажки смотрел длинный, вытянутый, обрамленный ресницами глаз. Ахнув и завертев головой, Аммар только теперь заметил, что такие бумажки были в комнате повсюду — их белый неровный ряд опоясывал круглые стены башенного покоя.
— Этот глаз развернут вонутрь, господин. Он защищает тех, кто стоит снаружи. Вы понимаете, почему?
Аммар сглотнул и кивнул.
— И еще. Вы должны запомнить сами и записать для потомков: халиф не должен приближаться к князю Полдореа, пока у того перерасход. Клятва — источник силы. Но так же источник силы и тот, кто держит другую сторону Клятвы. Наследнику престола я бы тоже советовала в такие дни держаться от князя подальше. Вы все поняли, господин?
Аммар снова сглотнул и кивнул.
— Ну а теперь идите и спокойно спите. Да?..
И юноша затряс головой, выражая свою совершеннейшую покорность.
Вечером следующего дня нерегиль пришел в себя. Аммара он узнал с трудом — долго всматривался в лицо, а потом нахмурился и улегся обратно на ковер, отвернувшись спиной и смотавшись в клубок. Йемайа вздохнула и помахала Аммару ручкой — поезжайте, мол, от вас все равно никакого толку.
Вышедший проводить Яхья сказал:
— Я приеду чуть позже, о мой халиф, и уже прямо в столицу. А ему лучше и вовсе в столице не показываться — во всяком случае, пока не окончатся свадебные торжества.
Это было сущей правдой: нерегиль убил отца невесты, а также множество ее братьев, двоюродных братьев, племянников и двоюродных племянников, а уж вассалов и прочих родичей он отправил на тот свет столько, что и сосчитать было невозможно. Вазиры уже некоторое время как осторожно советовали Аммару удалить самийа от двора — оставшиеся в живых Умейяды один за другим приносили клятвы повиновения и раскаяния, и вид кровного врага не добавил бы им благоразумного желания вернуться к покорности.
… - Наш жених — красивейший из юношей города,
О наш жених, он красивее всех!..
Хлопая в ладоши и звеня браслетами, женщины разливались в веселой песне-заффех. На террасах садов Йан-нат-ан-арифа звенели высокие, заливистые загрит умеяйдских красавиц — вибрирующие крики радости неслись от павильона к павильону, от пруда к пруду.
— Наш жених — он Антар Абс своего племени,
О юный храбрец, воистину он подобен ему!
О солнце, знай, сегодня земля встречает нашего жениха!
Он подобен утру, он испросил руки девушки и был храбр и отважен!
Утреннее солнце мягко золотило зелень, под кипарисами нижней террасы Сада молодости еще даже не высохла роса. Там настелили толстые ворсистые хорасанские ковры для женщин и карбахские ковры — попроще — для слепых музыкантов, которые уже настраивали свои инструменты. Говорили, что халиф выписал самого Мусу ибн Хамида, знаменитого слепого мугамчи из Шеки. Аммар ибн Амир не скупился и делал все, лишь бы порадовать свою белокожую красавицу-невесту: он перекупил все свадебные оркестры Мадинат-аль-Заура, и теперь слепцы изо дня в день звенели струнами своих лаудов и цитр в Йан-нат-ан- Арифе.
Повелителю верующих воистину нетерпелось, перешептывались в переходах Баб-аз-Захаба, золотого дворца халифов. Слыханное ли дело, всего четыре дня как провели церемонию обручения и обменялись кольцами, а Аммар ибн Амир уже отдал приказ готовить никях — свадебное торжество.
Над сочной зеленой травой снова зазвенели веселые загрит женщин.
Приложив руку козырьком ко лбу, юная Утба закричала:
— Ой, ой, идут, да как много!
И все повскакивали, звеня ручными и ножными браслетами, сбрасывая сафьяновые и кожаные туфли, показывая друг другу ладони, бегая между большими медными кувшинами с крышками на защелках — в них предстояло сложить все драгоценности с запястий и щиколоток, пока рисовальщицы будут расписывать руки и ноги хенной.
По верху низкой широкой стены, соединявшей сады Йан-нат-ан-Арифа и дворец, шла пестрая толпа женщин и смотрителей харима — убирать невесту и ее подружек направлялись расчесывательницы волос, подстригальщицы ногтей, продавщицы ароматов — и, конечно, рисовальщицы узоров-мехди.
За спиной Айши весело рассмеялась Шурейра — девочка красовалась в ярко-алом расшитом платье и такой же красной с золотом шапочке-шашийе. Ее мать, Таруб, выбрала остаться с мужем: после похищения торговцы вывезли их на север, и она досталась управителю-амилю Фаленсийи. Это был пожилой, но очень добрый человек, и он сразу к ней привязался и взял в законные жены: его первая супруга давно болела и не могла больше рожать детей, а все четверо малышей умерли один за другим, не пережив младенческого возраста. Сабит ибн Вардун не только безропотно передал Шурейру явившимся в его дом людям из тайной стражи, но и разрешил любимой супруге отправиться на свадьбу. Но Таруб отказалась ехать — она уже была на втором месяце и ее тошнило от любого запаха. Зато Шурейра веселилась, как птичка: халиф пообещал ее просватать за одного из военачальников, и девушка уже щебетала с невольницами, расспрашивая про каждого — женат ли, да каков нравом, да красив ли и обходителен.
Остальные женщины из харима старого Омара тоже разлетелись, как птички из открытой клетки в праздник Навруз: одни лишь Иман с матерью оставалась пока в Малаке, и то лишь потому, что бедная девочка лежала при смерти.
Так что сейчас рядом с Айшой сидели лишь мать и Фатима — а дочка Фатимы, юная Асет, веселилась вместе со всеми, вытаскивая из ларцов и прикладывая к себе драгоценности, поднесенные Айше в подарок женщинами здешнего харима. Старшая госпожа, Утайба умм-Амир, матушка покойного отца халифа, приняла ее в своих комнатах и потрепала по щеке морщинистой рукой в коричневых пятнышках:
— Какая ты красивая, дочка, какую радость ты мне доставила — теперь у моего непутевого внука будет красавица-жена, смотри, роди нам кучу мальчишек, я уж заждалась правнуков.
И подарила ей крученое золотое ожерелье ханьской работы с подвесками в виде огненных птиц и драконов.
— Ой, ой, смотри, сестричка, какая красота!
Асет с подружками — теперь к ним на ковер присела и Шурейра, ярким пятном выделяясь даже в пестрой стайке девушек, — в шесть рук вынимали из таримы ослепительную, сверкающую золотой вышивкой-гладью ткань. Платье знаменитого шекинского шелка, темно-синее с зелено-коричневыми узорами, переливалось на солнце шитьем: девушки захлопали в ладоши от восторга и принялись просовывать невесомую тонкую ткань сквозь золотое колечко — и что вы думаете, рассыпающийся складками шелковый ворох покорно прошел испытание: с торжествующими пронзительными загрит девушки вытащили платье с другой стороны кольца.
И тут со стороны розария зазвенели струны старинной лютни-уда, и голос старого мугамчи вывел:
— О прекраснейшая из девушек, выйди ко мне походкой газели, покачивая бедрами, о выйди ко мне!
Когда опытный певец пел мугам, казалось, что много голосов звучат в странной, расходящейся, словно тысяча тропок сада, гармонии. Муса ибн Хамид был бесподобен — и девушки мечтательно смежали веки, проводя пальцами по приоткрытым губам, по созревшим грудям, откидывая головы с тяжелыми косами
