— Будь то я, она б не кричала.
— Будь я проклят, коли это не так, — вмешался Мэттьюз. — Однажды, еще в академии, я видел Глэда в душевой. Там была бы уже иная статья: атака с использованием смертоносного оружия.
— Атака с использованием дружественного оружия, — уточнил Глэдстоун.
— А теперь — за работу, — сказал сержант Бриджет.
Гуса радовало, что обошлось без инспекций, он отнюдь не был уверен, что его пуговицы выдержат проверку. Теперь оставалось гадать, как часто вообще здесь, в дивизионах, случаются инспекции. Судя по окружавшим его мундирам, обнаруживавшим явное свое несоответствие академическим стандартам, тут с этим не слишком усердствуют. Он подумал, что за этими стенами все будет куда проще. А скоро куда проще сделается и ему самому. Все это станет его жизнью.
С блокнотом в руках Гус встал в нескольких шагах от Кильвинского и, когда тот обернулся, улыбнулся ему, представился:
— Гус Плибсли, — и пожал широкую и гладкую ладонь Кильвинского.
— Можешь звать меня Энди, — сказал Кильвинский, глядя на Гуса сверху вниз с легкой усмешкой. Шесть футов четыре дюйма, никак не меньше, решил тот про себя.
— Кажется, на сегодняшний вечер вам сунули меня в напарники, — сказал Гус.
— На целый месяц, да я не против.
— Готов следовать любому вашему слову.
— Это и так ясно.
— Да-да, конечно, сэр.
— Вовсе не обязательно величать меня сэром, — засмеялся Кильвинский. — Седина в моих волосах означает лишь, что я уже порядочно поизносился на этой работе. А так мы — напарники, партнеры. Блокнот у тебя с собой?
— Да.
— Вот и ладно. Первую неделю, или сколько там подучится, ты отвечаешь за всю писанину. Когда научишься принимать вызовы и перестанешь путаться в улицах, дам тебе поводить машину. Все начинающие полицейские обожают сидеть за рулем.
— Как скажете. Любая работа мне будет в радость.
— Вроде бы я готов, Гус. Давай спускаться вниз, — сказал Кильвинский, и они вышли бок о бок через двойные двери и дальше, вниз по ступенькам винтовой лестницы старого здания Университетского полицейского участка.
— Видишь вон те картинки? — спросил Кильвинский и указал на спрятанные под стекло портреты убитых на дежурстве полицейских дивизиона. — Они не герои, эти парни. В чем-то просчитались, потому и мертвы. Ты и оглянуться не успеешь, как почувствуешь себя там, на улице, словно рыба в воде, такое происходит с нами со всеми. Только рыбка не должна забывать о крючке.
Помни всегда о парнях на картинках.
— Сейчас мне и представить трудно, что я когда-нибудь стану той рыбкой, — признался Гус.
— Станешь, обязательно станешь, напарник, — заверил Кильвинский. — Давай-ка теперь отыщем нашу черно-белую тачку и примемся за работу.
В 3:45 в час пересменки чересчур маленькая стоянка буквально кишела людьми в синей форме. Солнце еще палило, так что надевать галстуки прежде, чем наступит вечер, не имело смысла. Тяжелый мундир с длинными рукавами не давал Гусу покоя. Под грубой жесткой шерстью руки страшно потели.
— Не привык носить в жару такую теплую одежду, — улыбнулся он Кильвинскому, вытирая лоб носовым платком.
— Привыкнешь еще, — ответил Кильвинский, аккуратно усаживаясь на горячее от солнца виниловое сиденье и сдвигая его назад, чтобы уместить внизу свои длинные ноги.
Гус закрепил в держателе свежую «горячую простыню» и, чтобы не забыть, написал на обложке блокнота свои позывные, «З-А-99». Странно, подумал он.
Странно и непривычно. Теперь я — «З-А-99». Сплошной нечет. Он слышал, как бешено стучит его сердце, и знал, что волнуется больше, чем следует.
Оставалось надеяться, что дело лишь в волнении. Бояться пока было нечего.
— Тебе, Гус, придется поработать с радио, так уж заведено.
— О'кей.
— Поначалу ты не сможешь различить наши позывные. Какое-то время будешь слышать по радио одну бессвязную белиберду. Но где-то через неделю ухо само собой настроится на нашу волну.
— Ясно.
— Ну как, готов к вечеру, полному романтики, интриг и приключений на улицах асфальтовых джунглей? — театрально спросил Кильвинский.
— Готов, — улыбнулся Гус.
— Вот и хорошо, малыш, — засмеялся Кильвинский. — Малость поджилки трясутся?
— Да.
— Отлично. Так тебе и полагается.
Кильвинский вырулил со стоянки и свернул на запад к Джефферсонскому бульвару. Гус опустил козырек фуражки и прищурился, прячась от солнца. В машине попахивало блевотиной.
— Хочешь, устроим экскурсию по всему округу? — спросил Кильвинский.
— Еще бы.
— Почти все здешние жители — негры. Встречаются, правда, и белые, и мексиканцы. Но главным образом — негры. Много негров — много преступлений.
Мы работаем по Девяносто девятой. В нашем районе черные все. Рядом — Ньютон-стрит. Наши негры — негры восточной сторонки. Если они обзаводятся деньжатами, переезжают на запад, западнее Фигуэроа и Вермонт-стрит, иногда даже западнее самой Западной улицы. Тогда они называют себя западными неграми и требуют к себе соответствующего отношения. Только я ко всем, будь то белый или черный, отношусь одинаково. Со всеми корректен, но не слишком-то учтив. Учтивость, по-моему, предполагает услужливость и раболепие. Но полицейским незачем раболепствовать или рассыпаться перед кем-то в извинениях только за то, что они делают свое дело. Вот тебе урок философии, которым я бесплатно одариваю всех салаг, вынужденных у меня учиться. Ветераны вроде меня любят слушать собственную болтовню. К философам в дежурной машине тебе еще тоже предстоит привыкать.
— А сколько времени вы в полиции? — спросил Гус, поглядев на три полоски на рукаве у Кильвинского, означавшие по меньшей мере пятнадцать лет выслуги. Но лицо его по-прежнему моложаво, особенно кажется таковым в обрамлении седых волос и в очках. И, пожалуй, форму он еще тоже не потерял, подумал Гус, фигура у него что надо.
— В декабре двадцать лет будет, — ответил Кильвинский.
— Собираетесь увольняться?
— Еще не решил.
Несколько минут они ехали молча, и Гус разглядывал город, сознавая, как мало он знает о неграх. Ему нравились названия церквей. На углу он увидел одноэтажное беленое каркасное здание, надпись от руки на нем гласила:
«Иудейский Лев и Царство Христианской церкви». В том же квартале находилась и «Баптистская церковь Святого Спасителя», а через минуту глазам предстала «Сердечно приветствующая проходящего Миссионерская баптистская церковь». Снова и снова читая надписи на бесчисленных церквах, Гус надеялся запомнить их, чтобы ночью, придя домой, рассказать о них Вики. Эти церквушки ему казались просто замечательными.
— Ну и жарища, — сказал он, отирая ладонью пот со лба.
— Носить этот колпак в машине совсем не обязательно, — сказал Кильвинский. — Вот когда выйдешь из нее — другое дело.
— Ох, — только и вымолвил Гус и быстро снял фуражку. — Я и забыл, что она у меня на голове.
Кильвинский улыбнулся и стал что-то мурлыкать себе под нос, разъезжая по улицам и давая Гусу возможность осмотреться. Тот видел, как медленно и осторожно ведет машину напарник. Это надо учесть. Кильвинский патрулировал со скоростью пятнадцать миль в час.
