номера мало того, что превратил свою квартиру в грязную конуру, но еще и постоянно оставляет в ней своего маленького ребенка, оставляет совершенно одного.
— Никогда еще не бывала в настоящем доме под снос, — сказала Люси. — Всякий раз тревога оказывалась ложной.
— Помнишь, как его отличать? — улыбнулся Гус.
— Разумеется. Надо только притопнуть ногой, и, если тараканы настолько обкурились анашой и одомашнились, что даже не разбегаются, значит, это и есть настоящий дом под снос.
— Точно, — усмехнулся Гус. — А если к тому же повезет и ты учуешь запашок да соберешь его в бутылку с пробкой, считай, что дело в суде тобой уже выиграно.
Гус проехал туннель на Второй улице, миновал Портовое шоссе, свернул на север, затем на запад к Темпл. Закатное солнце опалило горизонт грязно-розовым заревом. День был туманный.
— Вон тот белый дом, спорим? — спросила Люси, кивая на трехэтажное оштукатуренное здание с фасадом из поддельного камня.
— Восемнадцать-тринадцать. Приехали, — сказал Гус, останавливая машину и размышляя о том, хватит ли у него деньжат на приличный обед. Обычно во время дежурств он пробавлялся гамбургерами или бутербродами, принесенными с собой в пакете. Но Люси — Люси любила вкусно поесть «чего-нибудь интересного да погорячей». Притворяясь, что ему самому по нраву обеды в ресторане, он безропотно ее сопровождал, несмотря на то что до получки у него не оставалось порой даже пятерки, да и бак в его автомобиле бывал залит лишь наполовину. В понедельник вечером у них с Вики разгорелся спор из-за ежемесячного чека, отсылаемого его матери. Цифры на нем «усохли» до сорока пяти: Джон — благодарение Богу! — был в армии.
Ссора случилась яростная, не в силах обуздать ее, он попросту заболел.
На следующий вечер Люси заметила его подавленность, и он ей все разболтал.
Ему было стыдно. И стыдно сейчас. Но она оказалась такой доброй… У него тогда даже настроение поднялось. Кстати сказать, с тех пор она ни разу не предложила зайти в какой-нибудь стоящий ресторан и вместо того настаивала — куда чаще, чем следовало, — ограничиться чашечкой кофе да бутылкой колы.
Дом был выстроен отнюдь не на века. Таких домов много в южной Калифорнии. Прежде чем попасть на второй этаж, пришлось одолеть две дюжины ступенек. Гус обратил внимание, что металлические перила сильно расшатаны.
Отдернув руку, он представил себе, как в один прекрасный день какой-нибудь пьянчужка, доковыляв нетвердой поступью от своей квартиры до лестницы, рухнет на перила, нырнет вниз на двадцать футов и врежется лбом в бетон, да еще небось отделается легкими ссадинами. На то он и пьянчужка…
Двадцать третья квартира была расположена в тыльной части дома. Шторы задернуты, дверь закрыта. Гус решил, что внутри никого нет: во всех остальных квартирах двери были распахнуты. Ловя как спасение в жаркий, отравленный смогом день легкий вечерний ветерок, жильцы отгородились от внешнего мира лишь москитными сетками.
Гус постучал, позвонил в крохотный колокольчик и постучал опять.
Наконец Люси пожала плечами, и они повернулись, чтобы уйти. Такому обороту событий Гус даже обрадовался. Сейчас он не был склонен заниматься привычной рабочей волокитой, но совсем был не прочь прокатиться по Елисейскому парку и, притворившись, что выискивает потенциальных юных алкоголиков, глядеть на Люси и говорить, говорить с ней, очутившись где-нибудь на Ист-Сайдском шоссе близ водохранилища, похожего при лунном свете на черный лед…
— Полицейские? — шепотом произнесла женщина, внезапно выросшая за пыльной москитной сеткой квартиры номер двадцать два.
— Да. Это вы звонили? — спросил Гус.
— Было дело, — сказала она, — только я сразу сказала, что не желаю, чтоб кто-то об этом разнюхал. Их сейчас дома нету, но малыш там, внутри.
— И что же тут, по-вашему, не так? — спросил Гус.
— Хм, ладно уж, входите. Похоже, я все-таки вляпалась в историю, — пробурчала она, приоткрыв сетку и облизнув нелепо накрашенные губы.
Помадой было измазано поллица, и только нос, казалось, избежал этой участи. Весь грим был наложен так, словно она готовилась выйти на сцену, отделенную от зрительного зала по меньшей мере четырнадцатью милями. — Я разговаривала с вашим лейтенантом — как там его? — и сказала ему, что здесь не только свиньи живут, а и мальчишка торчит в доме один-одинешенек, и я еще ни разу не видела, чтобы ему дозволили хоть пяткой за дверь сунуться. А прошлой ночью визжал, и визжал, и визжал. Если меня спросите, так я скажу, что это его папаша лупил, потому как мамаша тоже вопила.
— Вы с ними знакомы? — спросил Гус.
— Господи, нет, конечно. Это же отбросы, — сказала женщина и тряхнула жесткой метелкой светлых волос, обнажив их седые корни. — Квартируют здесь не больше месяца и чуть не каждую ночь куда-то сматываются. Бывает, заместо няньки тут остается ихняя кузина, или кто там она им. Но бывает, что с ним не остается никто. Не думайте, я давным-давно выучилась не вмешиваться в чужие дела, но сегодня стояла такая жарища, что дверь их была нараспашку, а я совершенно случайно проходила мимо — внутри все выглядело так, словно они вырыли там длиннющую траншею, а уж мне известно, что такое длиннющая траншея, не зря же я люблю военные романы… А в ней валялось дерьмо от ихнего терьеришки, и еда, и другая всякая хреновина по всему полу разбросана, и, только ушли они и мальчишку одного заперли, я себе и говорю: какого дьявола, позвоню-ка я куда нужно, но называться и не подумаю, сохраню то есть свою анонимность, да только теперь вроде как не очень это у меня получается, а?
— Сколько лет ребенку? — спросил Гус.
— Три. Малыш еще. Почти и не выходит никогда. Папаша — еще тот пропойца. Мамаша будто бы ничего. Этакая чушка-мышка, ну, вы меня понимаете. Пропойца да мышка — вот семейка! По-моему, старикан, как нахрюкается, так уж дает ей жару, но оно для нее будто не больно-то важно: обычно она ничуть не трезвее его. За-ме-чательные соседи. О-о-о, еще каких-нибудь пару лет назад этом дом числился по высшему разряду! А теперь… Нет, съеду, съеду-ка я отсюда.
— Сколько им лет? Родителям?
— Молодежь. Думаю, не больше тридцати. Не думаю, чтоб больше тридцати.
А уже такие грязные людишки!
— Вы уверены, что мальчик там один? Что он один там сейчас?
— Начальник, я видела, как они уходили. Уверена. Там он. Этакий тихий маленький мужичок. Никогда и не пикнет. Он там, внутри.
— В каком номере проживает хозяйка дома? Нам понадобится запасной ключ.
— Сегодня вечером Марта пошла в кино. Предупреждала, что в кино собирается. О ключе я и не подумала.
Она укоризненно покачала головой и уцепилась за обтрепанный поясок своих безразмерных штанов оливкового цвета, однако, как видно, их «безразмерность» тоже имела свои пределы.
— Мы не имеем права взламывать дверь, исходя только лишь из вашей информации.
— Это почему же? Мальчишке всего три годика, и он там один-одинешенек.
— Нет, — сказал Гус, в свою очередь качая головой. — Может, он и там, а может, они незаметно для вас забрали его с собой, вы ведь тоже пусть на миг, а хоть изредка отвлекались. Может быть все что угодно. Нам придется просто вернуться попозже и постараться застать их дома, а потом постараться получить от них приглашение войти, чтобы постараться хорошенько все там осмотреть.
— Проклятье, — сказала женщина. — Единственный раз за целую жизнь звоню в полицию и хочу совершить порядочный поступок, так нет же! Гляди-ка, как оно оборачивается.
— Дайте я попробую открыть дверь, — сказал Гус. — Может, она не заперта.
— Единственный раз звоню в полицию, — повторила женщина Люси. Гус отступил от них и шагнул к соседней квартире. Он распахнул москитную сетку и повернул круглую ручку. Дверь тихонько отворилась.
— Люси, — позвал он и вошел в душную прихожую, осторожно озираясь в поисках «терьеришки», который не станет особо церемониться, прежде чем ухватить непрошеного гостя за лодыжку. Обойдя
