влажную вонючую кучку посреди пола, он решил, что для терьера многовато, услышал, как по виниловым плиткам прошлепали чьи-то лапы, и тут же из ванной появилась исхудалая длинная псина. Посмотрев на Гуса, она вильнула коротким хвостом, зевнула и зашлепала обратно в ванную. Гус заглянул в пустую спальню и, когда вошла Люси, показал ей на «мину» под ногами, она обошла ее и направилась вслед за ним в гостиную.
— Грязные людишки, — сказала женщина, не отставая от Люси.
— Совсем не плохо для стандартов дома под снос, — принялся объяснять Гус. — Обычно там куда опаснее. Разбитые окна, плита с дырявым дымоходом, развешенные над огнем шмотки. Зайдешь — и по колено в испражнениях, не то что какая-то там скромная кучка. Всюду мусор. Засоренный туалет. Мне доводилось видеть такие милые уголки, где стены будто двигались сами собой, но потом до тебя доходило, что они лишь покрыты коркой — сплошной живой коркой из тараканов. А это вот местечко — ничего себе. И в спальне нет никакого ребенка.
— А я говорю, он здесь!
— Взгляните сами, — предложил Гус и встал боком, пропуская ринувшуюся в комнату женщину. При каждом шаге щеки ее вздрагивали, отмеряя тяжелую поступь.
Стало совсем темно, Люси включила свет в коридоре и двинулась в крохотную ванную.
— Он должен быть здесь, — сказала женщина. — Я видела, как они уходили.
— Гус! — услышал он и подошел к двери в тот момент, когда Люси повернула выключатель. Он увидел прикорнувшего у ванны малыша, скрючившегося рядом с валявшейся на груде полотенец собакой. Мальчик спал, и еще прежде, чем Люси зажгла свет, Гус заметил нелепые фиолетовые круги у него под глазами и вздувшиеся губы, истрескавшиеся и кровоточащие после недавней порки. Ребенок пускал слюни, дышал с присвистом, и Гус догадался, что у него сломан нос и сукровица забила ноздри. Рука малыша была неестественно вывернута.
— Грязные людишки, — шепнула было женщина и тут же, вмиг, зарыдала. Не говоря Гусу ни слова, Люси вывела ее из квартиры и через минуту вернулась.
В полном молчании она подняла мальчишку на руки и отнесла в спальню. Он не просыпался до тех пор, пока она его не перевязала. Гус глядел на нее, восхищаясь ее силой и тем, как ловко и нежно управлялась она со сломанным запястьем, умудрившись не разбудить ребенка до той минуты, когда они уже собрались уходить.
Проснувшись, мальчишка первым заметил Гуса, и какую-то секунду опухшие глазенки стыли медью на его лице. Потом он застонал. Ребенок стонал, превозмогая боль и ужас, и стон этот не прекращался весь тот час, что провели они с ним вместе.
— Мы еще вернемся, — сказал Гус женщине, всхлипывавшей в дверях своей квартиры. Они двинулись вниз по лестнице, и он попытался взять ребенка на руки, но едва он его коснулся, как тот отпрянул и издал пронзительный крик. Люси сказала:
— Оставь, Гус, он тебя боится. Ну полно, полно, милый, не плачь.
Она погладила его, и Гус посветил им фонариком на ступеньки. Через пару минут машина уже мчалась в Центральный приемный госпиталь. Всякий раз, стоило Гусу лишь чуть придвинуться к малышу, стон сразу сменялся диким воплем. Пришлось полностью доверить его попечению Люси.
— Ему и трех не дашь, — сказал Гус, когда машина замерла на больничной стоянке. — Совсем крошка.
Пока над мальчонкой корпели врачи, Гус ожидал в коридоре. Когда вызвали еще одного доктора осмотреть сломанную руку, Гус подглядел сквозь дверную щель, как первый из врачей, паренек с небрежной стрижкой, кивнул второму и показал на избитое маленькое лицо, отливавшее на ярком свету зелеными, синими и пурпурными красками, будто намалеванными на нем сошедшим с ума художником- сюрреалистом.
— Покопайся-ка в этой клоунской маске, — сказал тот с горькой усмешкой.
Еще через пятнадцать минут появилась Люси:
— Гус, у него была зашита прямая кишка!
— Прямая кишка?
— Она была зашита! О Господи, Гус, я знаю, в таких делах обычно бывает замешан отец, но Господи-Господи, не могу в это поверить…
— Стежки делал профессионал?
— Да. Какой-то врач. Но почему он не поставил в известность полицию?
Почему?
— Такие вот доктора, — сказал Гус.
— Он боится мужчин, Гус. Врача он испугался так же сильно, как и тебя.
Чтобы тот к нему подобрался, нам с медсестрой пришлось ластиться к нему и заговаривать ему уши. — Мгновение казалось, что она расплачется, но вместо этого она прикурила сигарету и прошла с Гусом к телефонному аппарату. Тот набрал номер дежурного офицера. — Такой хороший мальчуган, — сказала она, пока Гус дожидался, когда же начальство снимет трубку. — Сестра спросила, кто ж такое сотворил с его прямой кишкой, а он ответил: «Папочка, потому что я плохой мальчишка». О Боже, Гус…
Только к одиннадцати они закончили составление рапортов. Ребенок к тому времени был помещен уже в больницу общего типа. Родители его все еще не вернулись, и лейтенант Дилфорд назначил другой бригаде наблюдать за их квартирой, а Гус и Люси возобновили патрулирование.
— Ни к чему об этом думать, — сказал Гус, не выдержав получасового молчания напарницы.
— Знаю, — сказала она с вымученной улыбкой, и он вспомнил, как утешала она ребенка и как была красива в тот момент.
— Фу-ты, ну-ты, почти одиннадцать, — сказал Гус. — Проголодалась?
— Нет.
— Но в состоянии что-нибудь проглотить?
— Ты поешь, а я выпью кофе.
— Давай тогда пить кофе вместе, — сказал Гус, ведя машину в сторону бульвара Сансет, к ресторанчику с кабинками на двоих. Любой, увидев там такую парочку, примет их за влюбленных или даже за молодоженов. Гус подумал о том, что у него образуются такие же морщинки в уголках рта, как и у его матери. Он улыбнулся, решив тут же, что за молодого влюбленного его уже вряд ли кто примет.
Сидя в кабинке светлого и просторного ресторана, Гус заметил на рукаве у Люси ржавое пятнышко и снова стал размышлять о том, как она здорово управлялась с малышом, как в каждом ее движении дышали сила и умение.
Интересно, подумал он, каково прожить свою жизнь с кем-то, о ком не нужно постоянно заботиться, кто время от времени будет заботиться о тебе самом или по крайней мере делать вид, что заботится. Стоило ему вспомнить о Вики и матери, как в нем начал нарастать гнев. Что ж, неплохо то хотя бы, что есть на свете армия, способная позаботиться год-другой о его брате. Гус поклялся, что, если мать позволит Джону нахлебничать и после демобилизации, пусть тогда рассчитывает только на свое пособие, а он, Гус, не намерен давать ни единого лишнего цента. Не успев додумать эту мысль до конца, он понял, что лжет сам себе: в сущности, он такой же слабак, вся его сила — лишь в том, что он умеет заработать на хлеб. Когда дойдет до дела, он будет по-прежнему безропотно высылать им деньги, ибо сам он чересчур слаб, чтобы поступить иначе. Насколько легче шла бы жизнь, женись он на такой сильной девушке, как Люси…
— У тебя кровь на платье, — он кивнул на пятнышко и моментально пожалел о сказанном: не мешало бы постараться ее развеселить.
— Какая разница, — сказала она, не дав себе и труда взглянуть на пятно.
Гус ощутил, как что-то поднимается в нем, захлестывает грудь, а язык порывается что-то сболтнуть. Выдать какой-то секрет. Если б только эти твердые спокойные глаза ненадолго оторвались от стола и поглядели прямо на него, он бы наверняка не сдержался и выпалил то, что скопилось на сердце.
Ну а так — он сдержался и был рад, что сдержался, в противном случае она бы просто на него печально посмотрела: «Это совсем не то, что я имела в виду».
В большой кабине напротив Гус заметил трех молоденьких девчонок. Они о чем-то сплетничали крикливыми голосами и безостановочно курили, тщетно пытаясь удержать при себе двух мальчуганов. Тем удалось-таки соскользнуть незаметно на пол и юркнуть стремглав в проход меж кабинками.
