– А что не вызвать его милость Кочубея телеграфом? Так ведь быстрее будет, чем я доскачу.
– Связи нет. Столбы повалены или провод перерезан… Езжай, сотник, не умничай! Исполняй, что велено!
Хайло отдал салют, сунул пакет за пояс и отправился собирать людей. Взял десятки Путяты и Хравна, повел их на конюшню, где конюхи уже седлали лошадей. Сел на пегого жеребца, потрепал ласково бархатистую шею и выехал на Княжий спуск. Что поделаешь, долг есть долг! Но на сердце у него было тяжко.
Долго князя уговаривали и чарки подносили, пока не склонился он к латынянам. Все выгоды союза с Римом были налицо: торговля лесом и зерном в обмен на поставки оружия, бездонный рынок для металла и руды, дороги, которые проложили бы римляне, поток денариев из банков плюс займы государственного казначейства и в случае чего военная помощь. Все ясно и понятно, но князь упирался. По мнению Близняты Чуба, государь Владимир был человеком настроения: легло его сердце к иудею, и очевидные римские выгоды стали неинтересны. Лев, истинный лев; клыки большие, когти острые, нрав капризный. А вот умишком не богат!
Однако уломали князя. Решили, что завтра, в день воскресный, выйдет государь на площадь, встанет у колонны Олега и Игоря и возвестит честному народу, что на Руси отныне вера латынская, и вместо капищ во всех городах и весях воздвигнутся храмы богу Юпитеру. А чтобы новость эту восприняли с должным почтением, без смут и бунтов, в столицу надо воинские части подтянуть из Бугров, Осиновой Рощи и Разлива. С десяток линейных полков, плюс варяжская гвардия и охранные сотни, плюс тиуны приказа Благочиния и тайные лазутчики Сыскной Избы… Достаточно, чтобы народ забыл про Перуна и уважил Юпитера. А кому такое дело не по нраву, может старым богам поклоняться, но в сибирских рудниках и на Чукотке. Хотелось Малой Думе, чтобы вышел князь к народу с самого утра, но тут уж государь воспротивился, сказавши, что важные рескрипты не объявляют поутру, сперва опохмелиться и пообедать надо. Так и решили.
После совещания Близнята поехал к себе в Сыскную. Путь близкий, только площадь пересечь, но пешком идти было не по чину да и небезопасно – бродили на площади всякие люди, а среди них наверняка агенты большаков. Потому боярин ехал в закрытом возке и с надежной стражей, десятком гвардейцев- варягов.
В Избе он спустился в подвал, где на этот раз не было пытаемых, а лежали под присмотром Герасима восемь трупов, Соловей и его молодцы. Девятый, по кличке Жердь, был привязан к пытошному станку и готов к допросу. В очаге калились клещи и шилья, а Герасим уже облачился в кожаный фартук и приготовил плеть.
Близнята сел напротив Жерди и уставился на него немигающим взглядом. Наглядевшись, молвил:
– Расскажи-ка мне, голубь сизый, как все получилось. Отчего иудей здоровехонек и никакого ущерба не понес, а твоих сотоварищей нашли утром на Дворцовой. Мертвыми! – Тут Близнята поднял палец, дабы привлечь внимание к этому факту. – Мертвыми, говорю! А ты живой! Всю правду доложи, ничего не скрывая!
– Как на духу, твоя милость, как на духу… – забормотал Жердь, с ужасом поглядывая на шилья и клещи. – Сотник-то в доме оказался, да не один, с помощником из своих людей! А мужик он здоровый и прям-таки бешеный! Глазом моргнуть не успели, как он Хому и Куняху уложил! А потом Бугра… это когда с атаманом сцепился…
– С атаманом? – переспросил боярин. – А кто тут у нас атаман? Ну-ка, покажь мне его.
– Вон лежит. Сам видишь, твоя милость. – Жердь мотнул головой в сторону Соловья.
– Не вижу. Атаманы, голубь, у разбойников, а предо мною тело старшего дознавателя Соловья. – Близнята кивнул Герасиму. – Врежь ему. Три раза, с оттяжкой. Чины уважать надо!
Жердь взвыл. Когда вопли закончились, сыскной боярин произнес:
– Значит, ты хочешь сказать, что сотник и его приятель уложили восьмерых, а девятый сбежал? Так?
– Точно, твоя милость, – прохрипел Жердь. – А не сбежал бы я, тоже там лег. И кто бы тебе рассказал, что с нами приключилось?
– Это верно, рассказывать было бы некому, – протянул Близнята, подмигивая Герасиму. Тот, догадливый малый, тут же вытащил из-за пазухи удавку. Налет не получился, акция провалилась, значит, нужно ее стереть из памяти. Все стереть: и трупы, и этого живого недоумка. Решит сотник жаловаться государю, и что?… Ничего и не было! Где трупы?… Нет их! И свидетелей нет! А что соседи говорят, то сказки со слов сотника!
Близнята вытащил сигару, Герасим поднес в клещах уголька. Закурив, боярин спросил:
– А что же Соловей? Бился с этим сотником?
– Да, твоя милость. На сабельках дрались, но одолел его ворог. Уж больно здоров да искусен!
– Вот к чему приводит лихачество, – выпустив дым, произнес Близнята. – На сабельках дрались! Стрелять надо было дуракам, стрелять из всех стволов, раз уж сотник оказался дома! А они – на сабельках…
Он с печалью поглядел на Соловья. Жаль, жаль! Мертв Соловей-разбойник, и наказ не исполнил… Где другого найдешь, такого же ловкого да лютого?… Разве наведаться в Муром… чай, не оскудели там леса…
– Виноват, дознаватель, ох виноват! – молвил боярин и повторил: – Стрелять надо было, у большаков- то стволы тоже есть… Всех кончить и дом спалить… Ну, что теперь с мертвого возьмешь! Что его винить! А вот с тебя, Жердь, другой спрос, коль в живых остался. Почему не стрелял?
– Так у меня, твоя милость, и ствола-то не было! Я с топориком… как атаманом велено… то есть старшим дознавателем…
– Без ствола, значит, на дело пошел… Глупый ты! А глупые мне не нужны, – подвел итог боярин и кивнул Герасиму. Удавка легла на шею Жерди, он захрипел, засучил ногами, но продолжалось это недолго. Герасим отвязал его, снял со станка и бросил рядом с Соловьем.
– Вывези покойников подальше в лес и закопай, – распорядился Близнята. – Ночью повезешь, чтоб никто не видел.
Герасим лишь кивнул. Он вообще был молчуном по натуре.
Боярин бросил последний взгляд на Соловья, поднялся и с задумчивым видом молвил:
– Силен, однако, этот сотник! Ну ничего, ничего, с ним позже разберемся… А вот с иудеем как? Кровь из носа, а к государю его допускать нельзя! Никак нельзя!
Дорога в Бугры шла по левобережью на северо-восток, мимо взлетного поля и заднепровских слободок, мимо фабричных зданий мануфактуры братьев Дира и Аскольда, где ткали полотно, мимо трех-четырех деревушек, а потом через лес, среди холмов, поросших дубами, березой и кленами. Проезжая по мосту, Хайло заметил, что охрана тут усилена – к мостовым стражам добавились гвардейцы с пулеметами. Взлетное поле тоже охранялось гвардией и батареей из трех полевых орудий. Над причальными мачтами висел цеппелин, сверкающий серебром в лучах вечернего солнца. Хайло глядел на воздушный корабль, пока его не закрыли деревья. В Египте он повидал немало таких аппаратов, но самому летать не довелось, разве что в мечтах. Полет казался ему чудом, волшебством, но иногда это было злое чудо – на голову сыпались пули и бомбы.
Мягко топотали копыта, переговаривались ратники, позвякивали удила, скрипели седла. Грунтовая дорога уходила в лес, а вдоль нее тянулись ровным строем телеграфные столбы с туго натянутыми проводами, пока еще целые. Солнце хоть и двигалось к закату, висело еще не очень низко, и сотник рассчитывал добраться до Бугров при полном свете. Там, в воинском лагере, были расквартированы три полка: Первый и Второй Киевские пехотные и Запорожский конный, с конной же батареей. Другие части стояли к западу и югу от столицы, в городках Осиновая Роща, Лисий Нос, Разлив. Наверняка к ним тоже были посланы гонцы, а может, телеграфная связь с ними не прерывалась.
Проскакали двадцать верст, и у речушки под названием Черная Хайло велел напоить лошадей, оправиться и изготовиться к бою. С каждой пройденной верстой его тревога росла; казалось сотнику, что он слышит гул далекой канонады и разрывы бомб. С пятнадцатой версты эти звуки стали более ясными, а тут, у речки, уже различалось и другое, ружейная пальба и слитный крик идущей в атаку пехоты.
Десятники Хравн и Путята подошли к Хайлу.
