Бесшумный фронт

Гильда в одном халате открывает дверь. Она нервно хлопочет в кухне, приготовляя мужу завтрак. Наконец оба садятся в столовой Гейнц ест молча. Гильда с тревогой смотрит на усталое лицо мужа, на его заросший щетинкой подборо­док. Голосом, в котором чувствуется боль и бес­покойство, она говорит мужу, употребляя нежное, известное только им обоим имя, родившееся в ка­кую-то минуту любви:

— Мюлли, дорогой мой, не мучай меня больше!.. Скажи, когда всё это кончится? Когда ты бросишь эту опасную работу?..

— Не вмешивайся, не твое дело!

— Не говори так со мной, Мюлли!.. Я имею право на тебя, имею право знать, что будет со мной, если ты... Я даже думать не хочу о том, что станется со мной, если ты не вернешься... Поду­май только, куда и зачем ты идешь?.. Разве тебе не хватает чего-нибудь? Лучше или хуже, но мы живем спокойно... Мюлли, дорогой, разве мало ты навоевался за эти годы? Ты был тогда один, а теперь у тебя семья...

— Прекрати истерику! Не притворяйся, что не знаешь, для чего я работаю! Разве до последнего пфеннига я не отдал тебе те восемьсот пятьдесят марок, которые получил за услугу, оказанную одному молокососу? Ведь ты помнишь?.. Теперь тот пацан хочет вернуться. Наши общие знакомые просили заняться этим делом. Что я мало ездил в Польшу? Великое дело!.. И снова получу восемь­сот пятьдесят марок... Ты хорошо знаешь, что та­кого случая, как тот магазин, что мы смотрели, не скоро дождешься... Если бы Шульце не ехал к дочке в Испанию и его въездная виза не имела бы такой малый срок, этот сквалыга ни за что не продал бы так дешево свой магазин, да еще в та­ком удобном пункте. Два магазина, и мы можем жить!..

— Не говори об этих магазинах! О Мюлли!.. Я должна знать, почему ты такой расстроенный! Я имею право требовать, чтобы ты был около меня...

Гейнц Ландвойгт молча встает и идет в ван­ную. Старательно бреется, принимает горячий душ. Сквозь закрытую дверь до Гейнца доносится приглушенное рыдание жены. Нервное напряже­ние минувшей тревожной ночи постепенно прохо­дит — его отгоняет тепло родного дома. И тут впервые Гейни Ландвойгт начинает задумываться над тем, что стало бы, если бы он действительно не вернулся оттуда? Он смотрит в окно на улицу, где ему знаком каждый закоулок и почти каждый житель, думает об удобствах уютной квар­ тиры... Надевает чистое белье, вынимает из ящика новый галстук. Слышно, как жена начи­нает убирать со стола: тихонько звенят стаканы и тарелки. Ландвойгт хочет обдумать вопрос о при­обретении второго магазина, но как-то не может заставить себя перейти к этим мыслям. Восемьсот пятьдесят марок и вся история с приобретением второго магазина кажутся ему какими-то дале­кими и несущественными. Собственно говоря, он уже вдоволь навоевался... и во время войны, и сейчас. Надо будет прямо сказать об этом Кай­зеру. Ну, может быть, и не так в лоб, а как-нибудь шуткой, чтобы он не взбесился И не сжи­гать за собою мостов... «Новобранец тысяча девятьсот двадцать третьего года, мол, достаточно нанюхался пороху, герр Кайзер. Самая пора моло­дым заменить нас и тоже немножко поработать». Вот так и сказать... В конце концов сам Кайзер когда-то говорил, что в Берлине есть много мо­лодых и смелых парней, которые хотят зарабо­тать побольше...

Ландвойгт ждет, когда жена уйдет на кухню, затем выскакивает из комнаты, хватает пальто, шапку и захлопывает за собой входную дверь. Быстро сбегает по ступенькам и выходит на улицу, но из окна уже слышен голос Гильды:

— Гейнц, Гейнц! Подожди меня... Я иду с то­бой!

— Не трудись! Через час вернусь!

В окне мелькает ее вспыхнувшее радостью лицо. Ландвойгт останавливает проезжающее мимо такси, называет адрес Кайзера и едет к нему. Тот немедленно принимает его.

— Только явились? А где он?,

— Наверное, в Польше...

— Функмат Ландвойгт! Тут не место для шу­ток! Даже на флоте не существует слово «навер­ное», когда отдается рапорт.

— Я не мог переправиться через Одер. Народ­ная полиция о чем-то пронюхала...

— Откуда такая уверенность? У меня были все основания направить вас туда. На маевку я ни­кого в Польшу не посылаю, функмат Ландвойгт, и не плачу за это по восемьсот пятьдесят марок! Сдается мне, что легкие заработки деморализо­вали вас и вы забываете о долге солдата, забы­ваете о присяге, данной вами вашей великогерманской отчизне...

— Герр Кайзер, я... я как раз пришел сказать вам, что я...

— ...что вы приносите извинения за трусость и немедленно возвращаетесь в Польшу? Что вы привезете оттуда вашего товарища по оружию, который — запомните это! — рискует там своей жизнью каждую минуту, так? Наверное, голод­ный и иззябший, он теперь скрывается в зарос­лях и напрасно высматривает господина Ланд­войгта, который утром выпил кофейку и сейчас думает о том, как ему лучше провести такое пре­красное утро...

— Герр Кайзер! Вы не имеете права так гово­рить! Вы тут сидите себе спокойно в своей кон­торе, а нас посылаете туда, где нас ждет...

— ...хороший заработок и сознание исполнен­ного долга! Философия господина Ландвойгта ве­дет его в дебри.

— Герр Кайзер, я пришел сюда, чтобы сказать вам, что новобранец 1923 года уже навоевался и...

— Молчать! Может быть, ты еще, оденешь голубую блузу ФДЮ [12] и вместе с другими комму­нистами будешь маршировать по Сталин-аллее?! А может быть, запишешься в это их движение сто­ронников мира?

— Вы хорошо знаете, что я ненавижу комму­низм. Вам известно, что я не был, не состою и не буду в ФДЮ... Но у меня уже все нервы измо­таны на этой работе, понимаете? Я не могу больше! Когда я вчера ехал из Эркнера, неожи­данно открылись двери и в купе вошел какой-то человек в форме... Он тронул меня за плечо. Я закричал от ужаса... А он... Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего... Это был кондуктор, который проверял билеты, и ему показалось, что я задремал... Мне же померещился полицейский. И если бы это действительно было так — мне ко­нец! Нормальный человек так орать не будет...

— Не стройте из себя шального! Впрочем, я сам вижу, что вы измучены... Кто знает, может быть, действительно стоит подумать о вашем от­дыхе. Я имею достаточный опыт и знаю, что наша работа быстро изматывает людей... Но вы же не оставите вашего товарища, Гейнц? Он мо­жет попасть в руки поляков! Немножко вообра­жения, функмат Ландвойгт! Перенесемся мыс­ленно на одни сутки вперед. И вот завтра, в эту самую пору, вы ложитесь на свою мягкую по­стельку, чтобы как следует выспаться. А ваш то­варищ уже здесь и рассказывает нам массу инте­ресных вещей. К вам у него лишь благодарность До гроба. А вы имеете, кроме поздравлений с хо­рошо выполненным заданием, восемьсот пятьде­сят марок. Подумайте только — восемь сотенных и одна полусотка!.. Потом вы едете на месяц или на два в отпуск, весело проводите время и после возвращения сами будете смеяться над нашим сегодняшним разговором...

— Но мы с женой пришли к выводу, что в конце концов можно и подождать с одним при­обретением, которое мы планировали... .

— А, опять о доме, функмат Ландвойгт? Же­нушка запретила муженьку работать? «Мне на­доело спать одной», — сказала она. Конечно, раз жена так говорит, то надо плюнуть на все зара­ботки, обязанности, присяги и оставить товарища на верную смерть. Но у него, функмат Ланд­войгт, могут быть тоже жена и дети. Они тоже могут ждать его... Конечно, об этом можно и не думать. Просто скажем вдове и сиротам: ваш папа больше не вернется, ибо господин Ланд­войгт как раз в этот вечер захотел пойти в кино со своей женой. Если вы хотите узнать подробно­сти, то обратитесь к господину Ландвойгту, и он охотно расскажет вам об этом По вечерам он всегда в своем уютном доме в Веддинге, на Герихтштрассе, двадцать пять. Но вы дети до­рогие, помните, когда мы наведем генеральный порядок в своем государстве, то всем этим тру­сам и предателям будет крышка... Ба, да мы мо­жем и не ждать так долго! Вы, наверно, знаете, что трагические случаи бывают не только во время переправы через Одер, но и во француз­ском секторе, в районе Веддинга...

Часом позже Гейнц Ландвойгт снова у себя дома. Веселая и довольная Гильда нетерпеливо ждет его.

— Мюлли, недобрый ты человек, может быть, ты вечером пригласишь меня в ресторан? За­кроем магазин пораньше и пойдем куда-нибудь развлечься, а?.. О, Мюлли, умоляю тебя, не смотри на меня так! Не