Комната маленькая. Выкрашенный желтой краской потолок. Весь в трещинах. Выгоревшие обои, покрытые загадочными венерианскими цветами. Окно во всю стену, как капитанская рубка.
Я лежал на бугристом диване. Сигарета дотлела почти до фильтра. Вставать с дивана было лень. Затушил сигарету о коричневый линолеум. Окурок щелчком полетел в приоткрытое окно. Горючего хватило только до подоконника. Дымя, врезался в него и, брызгая искрами, отлетел на пол.
Мысли блуждали по трещинам на потолке. Они то увеличивали их до размеров североамериканских каньонов, то уменьшали до неразличимых глазу марсианских каналов. Я думал о времени. По подсчетам, которые вел в меленькой с кожаным переплетом записной книжечке, после смерти Наташи прожил уже сорок семь суток. Плюс, минус, конечно. Календарь был прост и приблизителен. Механически это осуществлялось так, открывалась книжечка, в ней огрызком карандаша рисовалась палочка. Потом я засыпал. Следующая палочка выписывалась, перед очередным нырком в сон. Период бодрствования между нырками, был условным днем. Ну, а само погружение в темную воду забвения, считалось условной ночью.
Днем вел очень активную и насыщенную жизнь. В этом маленьком блокнотике записывал не только времяисчисление своей жизни. На предпоследней страничке, все тем же огрызком карандаша педантично отмечал свои достижения, за период прожитого бодрствования. Бухгалтерия была такой же элементарной, как и календарь. Для меня, пробитого гуманитария, всегда была странной роль чисел в жизни человечества. Теперь, перестав быть человеком, я по достоинству оценил эти веселые закорючки, которые можно складывать и из которых можно вычитать. Числа действительно обладали магией и поэзией, недоступной простому смертному.
Я разрывался между желанием вспомнить все, начиная с моей прежней жизни до тупика условного сегодняшнего дня. И желанием просто выпить водки. Победило второе. Поднялся, налил половинку пластикового одноразового стаканчика, которым перепил ни одну бутылку. Вытянул из банки маринованный маленький огурчик. Мучаясь, маленькими глотками, вытянул резкую тепловатую водку. Огурчик доставил большее удовольствие. Любое лекарство по сути своей является горьким. Водка не исключение. Но в отличие от других медикаментозных средств она обладает почти мгновенным эффектом. Вот и сейчас лекарство всколыхнуло неуемную жажду деятельности. Действовал я почти всегда одинаково.
Вышел из берлоги. Бодро насвистывая, направился к Московскому проспекту. Перед выходом на него резко оборвал свист. Убедился, что в обозримой перспективе, нет живых существ. Осторожность и предусмотрительность – гарантия жизни партизана. Путь пролегал в сторону Московских ворот. Где теперь та Москва?
На стене зеленого дома висела очень большая афиша: 'ВНИМАНИЕ, РОЗЫСК!!!'. Ниже крупного и самодостаточного заголовка мои фотографии, анфас и профиль. В очередной раз удивился: когда они успели сфотографировать? Под фотографиями ровным шрифтом набрано: 'Разыскивается особо опасный преступник Юрий Юзовский! Обвиняется в многократных нападениях на Других. Убивает с особой жестокостью. Совершает надругательства над телами. Особые приметы: единственное человекообразное существо на свободе. Увидевшему – не предпринимать никаких попыток к задержанию. Просто внимания на него не обращайте!!!'. И подпись: Малах Га – Мавет. Такими плакатами была оклеена вся ореола моего обитания. Я превратился в неуловимого индейца Джона из анекдота. Который был неуловимым только потому, что был никому не нужен. Афишка с одной стороны делала несостоятельными предположения о том, что если я убью как можно больше Других, рано или поздно те разозлятся и, наконец, завалят меня. Но это только с одной стороны. С противоположной, Пыльный Ангел был очень не простым Демоном. Другие в ответ на мою бескомпромиссную войну стали более осторожными. Они уже не появлялись по одиночке и безоружными. Эти плакатики, которые раньше очень нервировали, а сейчас примелькались, могли быть рассчитаны как раз на то, что я потеряю осмотрительность и осторожность. Возможна еще одна версия. Они, эти гадкие бумаженции, могли натолкнуть на понимание того, что моя война не имеет смысла. На все это пока был только один ответ. Каждый прожитый день – убитый Другой! Исповедуя этот принцип и сегодня, шел к Московским воротам. Там Другие проявляли повышенную активность. Хотя эта активность, на мой взгляд, не имела смысла. Они что – то таскали, складывали, устанавливали. Это что – то было в форме больших мешков и каменных блоков. В условное вчера, наблюдая за муравьиной суетой безлицых, увидел, что они очень часто, по одному заходят в двухэтажное здание напротив. Раньше оно было обувным магазином. Другие оставались там не продолжительное время. Потом выходили. Что они делали, справляли нужду или трахались, предстояло выяснить сегодня. Пока безмордых грузчиков видно не было. Я вошел в здание с обрушившейся вывеской: 'обувь'. Поднялся на второй этаж. Хрустя битым стеклом, прошел, заглядывая в пустые, разграбленные комнаты. Маленький чулан подарил одновременно мерзкую на вид, но приятную для статистики находку. В углу, дальнем от меня, лежал омерзительный комок слизи. Этот комок был ничем иным, как студенистой протоплазмой, из которой вскоре появился бы Другой. Появился бы если бы не моя ненависть. Однажды, дней десять назад, блуждая по закоулкам полуразрушенного дома на Московском проспекте, забрел почти в такую же комнатенку, без окон. Мне довелось увидеть формирование очередного представителя цивилизации безлицых. Я стоял и размышлял над извечным вопросом. Что делать? Каким способом убить этого неподвижного слизня. Но неожиданно, этот комок слизи стал проявлять признаки беспокойства. Он начал быстро увеличиваться в размерах. Набухал и вытягивался. Постепенно приобретая пропорции человеческого тела, плотно обтянутого тонким полиэтиленом. Особенно интенсивные рывки происходили в районе паха, будущего Другого. Очевидно, потому, что именно в этом месте у них были сосредоточенны наиболее важные органы. Там начинал свое развитие, элегба – член нового мира. Все происходило очень быстро, но по этапам. Последними формировались пупырышки вместо лица. Зрелище ошеломляло. Стоял сам не свой от этого чудесного превращения куска дерьма во что-то. Наверное, этот новый мир произошел из одного, большого, гнилого комка слизи. Очень хотелось уничтожить этот мир. Но пока не знал как! По этому, убивал его по частям. Это толкнуло меня к новорожденному. Ярость и ненависть, атомный реактор, движения, затмили память о том, что у меня есть оружие, нож. Существо не было готово ни к жизни, ни к смерти. Не знаю, есть ли у Других фольклор, но если есть, я в нем самый страшный персонаж. Я душил 'младенца', рвал его голыми руками. Неистощимый источник энергии моей ярости удесятерил силы. Голыми руками разорвал ему горло, почти оторвав безликую голову. Отрезвел. На коленях отполз от изуродованного трупа. Выплюнул густую, черную кровь, разбавленную моей слюной. В припадке бешенства рвал его не только руками, но и зубами. Я не стал вампиром. Кровь Других не имела вкуса и запаха. Но, как в свое время говаривал Пыльный Ангел, кровь вымывает жизнь из раненого тела. В этом смысле меня можно было без натяжек прозвать Дракулой. Я забирал их жизни, в этом заключалась цель моей. Руки дрожали и были перепачканы кровью. Вытер их о джинсы. Закурил. В то время, это было обязательным ритуалом. Теперь сокращаю количество выкуренных сигарет за день. Вытащил из потайного кармашка блокнотик, открыл на предпоследней страничке и к двадцати девяти палочкам пририсовал еще одну. На сегодняшний день в моей черной бухгалтерии сорок восемь палочек.
Сейчас вновь мусолил все тот же навязчивый вопрос, что делать? Каким способом можно уничтожить этот комок? Прошлые эксперименты дали следующие результаты. Ножом убить не представлялось возможным, протоплазма была нечувствительна к какому– либо механическому воздействию. Если топтать ее ногами, она растекается, и спустя короткое время опять принимает прежнюю форму. Полностью уничтожить можно было лишь двумя способами. Первый, растворить в большом количестве воды. Сейчас не было под рукой ни речки, ни канала. Этот вариант отпадал. Второй способ, сжечь! Я снял рюкзак. Достал оттуда жестяную канистру, в которую раньше слил бензин для зажигалок, на всякий пожарный случай, в том числе и на такой. Жалко было переводить такое добро, на такое говно. Но в своей войне я с затратами не считался. Обильно полил комок и пролил от него бензиновую дорожку, метра на два. Закрутил банку и убрал обратно. Достал пачку сто долларовых купюр, зажег одну бумажку от Зиппо и аккуратно опустил его на окончание жидкой дорожки. Пламя со спринтерской скоростью пробежало короткую дистанцию и жадно набросилось на слизь. Постоял немного, да бы обрести уверенность, что процесс необратим и Другому не суждено обрести форму, вышел из чулана и прикрыл дверь. На цыпочках подошел к оконному проему. Осторожно выглянул. Пока вершил аутодафе, никто из Других не вошел в здание. Очень не люблю, когда меня отрывают от дела. Из развороченного окна, к сожалению, не было видно собственно ворот. Но в том, что Другие начали уже свое копошение, и скоро одному из них приспичит уединиться, сомнений не было.
