и повел их через всю зону к вахте.
На крыльце барака, где жила бригада грузчиков, стояло человек семь-восемь. А надо сказать, что все грузчики были из блатных. Они и работали по уговору с начальством не так, как прочие, а аккордно. Выходили грузить кругляком поданый к лесобирже состав, вкалывали, если надо, полторы-две смены без передыху, а потом возвращались в зону, и дня три их никто не тревожил — до следующего аврала. Все они были законными ворами, все — молодые крепкие парни, здоровые лбы.
И вот они стояли на крыльце и смотрели, как Петров конвоирует их товарищей на вахту. А Петров нарочно остановился и стал избивать своих пленников все тем же молотком. Все, кто был на крыльце, повернулись и без звука ушли в барак. Вдогонку им Петров крикнул:
— Позор вам, воры!..
Об этом происшествии я слышал от других, а своими глазами видел такое: перед отбоем Петров зашел в наш барак. И урки — вся бригада грузчиков — накрылись с головой одеялами: чтобы Петрову, не дай бог, не показалось, будто кто-то из них косо посмотрел на него. Мне и самому захотелось укрыться с головой.
Как-то раз в конторе я слышал, как Петров похваляется своими военными похождениями. Особенно гордился он случаем, когда они со старшиной похарили вдвоем пустившую их на ночлег украиночку, а утром нахезали на пол посреди хаты и ушли, прихватив недоеденное хозяйское сало. Рассказал и победно оглядел слушателей, ожидая одобрения… Я думаю, Петров был тяжелым психопатом, не может так вести себя нормальный человек.
Немногим уступал ему новый комендант зоны, ссученный вор Васёк Чернобров-Рахманов. Рослый, с коричневатым румянцем на щеках и красивыми дикими глазами, Васёк, как говорил мне еще в Кодине всё знающий Якир, в юности был «бачей» — мальчиком-проституткой где-то в Средней Азии. Может быть, за это и мстил человечеству? По ночам он подстерегал работяг, вышедших отлить на снег возле барака, и в момент мочеиспускания бил их по нежному месту длинным железным прутом{49} .
На что только ни шли жители Алексеевки, чтобы вырваться из под власти таких, как Петров и Чернобров-Рахманов! На стене ШИЗО появилась надпись мазутом «ДА ЗДРАВСТВУЕТ ЧЕРЧИЛЛЬ!» Автор надеялся, что его увезут с Алексеевки в следственный изолятор и будут судить по 58-й. Ну, дадут сколько-то лет за антисоветскую агитацию — всё лучше, чем мучиться на штрафняке!.. Не получилось.
Другой — воришка-полуцвет — как только попадал в кандей, объявлял смертельную голодовку: зашивал рот нитками. Искали иголку — ни разу не нашли. Оказалось, у него в губах привычные дырочки — какие прокалывают в ушах под серьги.
А один жуковатый на глазах у главврача разломал на три части и проглотил иголку. Упал, стал корчиться в муках. Но врач все эти номера знал и велел санитару Степке выбросить симулянта в снег. Степка — здоровенный верзила с ассиметричной плешью набекрень (горел в танке) — сграбастал пациента в охапку, вынес его на улицу, но в снег не бросил, а аккуратно уложил на скамью.
Доктор вышел на крыльцо и громко, чтобы все слышали, объявил:
— Запомни: старший блатной тут я, а главный блатной — Кучин. Других нету!
Кучин был «кум», оперуполномоченный. А фамилию врача я не помню, все звали его — за глаза — Антон, а еще чаще — Чиче. (Глубоко посаженными глазами и головой, ушедшей в высокоподнятые плечи он очень напоминал злодея профессора Чиче из немого фильма «Мисс Менд»).
Проглотивший иголку блатнячок покорчился еще немного, потом встал и пошел к себе в барак.
Не надо думать, что наш Чиче был таким же бессердечным злодеем, как Чиче из фильма. Врач он был хороший и заботливый. Но на Алексеевке надо было найти правильный тон для общения со здешним специфическим «контингентом» — и Антон избрал вот такой…
Блатных, сидевших в буре, выводили на работу в лес. Трое из них, чтобы спастись от непосильных норм, от побоев и издевательств Петрова, решили поломать себе руки. Так и сделали: парень клал левую руку на два отставленных друг от друга полена, а кто-то из товарищей бил по ней изо всей силы обухом топора. С открытыми переломами предплечья всех троих привели в зону, отправили в лазарет. Но Чиче отказался принять их:
— Саморубов мне надо! — А сам, узнав о происшествии, уже успел вызвать по телефону дрезину, чтобы отвезти их в центральную больницу: там условия были лучше.
Антон был не «контрик». Срок он получил за хищения в особо крупных масштабах, совершенные в бытность его начальником военного госпиталя. В армии он был, как и мой отец, подполковником медицинской службы, а по врачебной специальности венерологом. Отец мой тоже работал когда-то в ГВИ — Государственном Венерологическом Институте им. Броннера{50}. А в гражданскую войну д-р Фрид написал две «народные лекции в стихах». Обе выдержали несколько изданий, и одну — о сыпном тифе — похвалил Л. Д. Троцкий: наркомвоенмору понравилась сентенция «Сколько горя и обиды терпим мы от всякой гниды!». Об этой похвале отец предпочитал не вспоминать.
Вторая лекция в стихах, «Бич деревни», была о бытовом сифилисе. Так что у нас с Чиче нашлось много тем для разговоров. Я даже рассказал ему, как мы с моим другом детства и будущим однодельцем Мишей Левиным поспорили с отцом, что за три часа напишем «народную лекцию» не хуже «Бича деревни». Было нам тогда по четырнадцать лет.
Мы накатали целую поэму под названием «Любовь моряка». Её герой Сёма (тезка Семена Марковича Фрида) подцепил в сингапурском борделе гонорею.
Корабельный кок пытается лечить Сёму, но неудачно. Пришлось обратиться к врачу. Тот возмущается Сёминой самодеятельностью:
Антон одобрил наши познания в венерологии. Но сам он больше занимался не гонореей, а сифилисом: сифилитиков свозили на Алексеевку со всех концов Каргопольлага.
Сифилис в больших количествах привезли в Советский Союз вернувшиеся из Европы победители — и те, что попали в лагеря, и те кто остался на свободе. Привозили вместе с другими трофеями — аккордеонами и мейссенскими сервизами.
В Кодине, недалеко от «комендантского», работала артель лесорубов — вольных. Их было девятнадцать мужиков, и с ними повариха, побывавшая в Германии и Польше. Она кормила их и спала со всеми девятнадцатью. Шестнадцать из них она заразила сифилисом, а троим повезло — не заболели.
Как бы ни ругали советское здавоохранение, а тоталитарное государство в борьбе с эпидемиями даст фору демократиям. С помощью «органов» перед войной в два счета выловили всех вероятных носителей
