— My name is Геннадий Стратофонтов, madam, — вежливо ответил мальчик.
— Oh Lord!5 — Леди подняла к небу глаза цвета увядших незабудок. — Теперь у меня есть два любимых существа! Прежде у меня был один лишь Винстон… — Она поцеловала своего мопса, который осторожно покосился на величественного Пушу Шуткина. — Теперь у нас есть вы — Генна ди Страто… О, это слишком трудно для меня. Я буду называть вас Джин Стрейтфонд… Я включу вас в свое завещание. Винстон получит шестьдесят процентов, а вы, Джин, сорок процентов.
— Благодарю вас, мэм, но это не требуется, — сдержанно поклонился Геннадий.
— Никаких «но»! — категорически заявила дама. — Мой покойный супруг скопил достаточную сумму на моделировании вставных челюстей. На мои фунты, Джин, вы сможете получить приличное образование.
— Мне не нужны ваши фунты, мэм. Я и так получу приличное образование, — ответил Геннадий, слегка задетый за живое.
— Инкредэбл! Невероятно! — воскликнула дама. — Почему вы отказываетесь от денег? Ведь вы же спасли нас с Винстоном?
— Я советский пионер, мэм, и этим все сказано, — суховато сказал Геннадий.
— О Лорд! — воскликнула дама. — Не значит ли это, что вы отказываетесь от нашей с Винстоном дружбы?
С глаз ее слетели две-три зеленоватые старческие слезинки, и одна из слезинок упала на загорелое плечо мальчика. Геннадий был тронут искренностью дамы, и он, конечно, учел особенности человека, выросшего и состарившегося в капиталистическом мире.
— Деньги могут только испортить дружбу, мэм, а от дружбы я не отказываюсь.
— Вы святой мальчик, Джин, — на грани рыдания промолвила старушка. — Запишите мой лондонский адрес и телефон. Мы с Винстоном будем ждать вас весь остаток наших дней.
Едва Геннадий записал адрес почтенной миссис Сьюзен Леконсфильд, как по судовой трансляции раздался голос первого помощника Хрящикова: «Всем свободным от вахты членам экипажа и научным сотрудникам собраться в помещении столовой на информацию».
Геннадий сунул адрес в карман, не подозревая о том, что этот клочок бумаги в скором времени спасет ему жизнь.
В помещении столовой висела карта Республики Большие Эмпиреи и Карбункл. Архипелаг напоминал перевернутую вниз головой запятую. Десятки крошечных необитаемых островов грядой-загогулиной тянулись к югу, к голове, к сравнительно большому острову Эмпирей со столицей Оук-портом и ко второму по величине острову Карбункл. Перед картой стоял с указкой перпом Хрящиков с лицом удивленного льва.
— Ну вот, товарищи, — сказал он, откашлявшись, — сегодня мы лицом к лицу столкнулись с парадоксом мира чистогана, где каждый мазурик, купив подводную лодку, может превратить законный отдых в чистый ад. В нашей стране такого безобразия быть не может, это всем ясно. Капитан поручил передать мне благодарность экипажу за выдержку, четкость. От себя скажу, что в этом эпизоде мы себя ничем не скомпрометировали, и это большой плюс.
Теперь главное. Мы идем с дружеским визитом в город Оук-порт. Никогда прежде нога советского человека не ступала на эту отдаленную территорию.
— Вообще-то ступала, — сказал вдруг из третьего ряда плотник Телескопов. — Моя нога и ступала, Лев Африканович.
— А с вами, Телескопов, разговор будет особый! — прикрикнул на него Хрящиков и сделал какую-то пометку в своем блокноте.
— Итак, продолжаю. Нога туда, товарищи, — перпом метнул суровый взгляд на невинную физиономию Телескопова, — не ступала. Население там, товарищи, очень неопределенной нации и имеет неопределенный язык, который мы должны уважать, хотя некоторым и смешно. — Он снова взглянул на Телескопова. — Стоять там будем три дня с тремя целями. Первая цель — сдадим спасенных нами граждан разных стран. Вторая цель — пополним запасы пресной воды и продовольствия. И третья, может быть самая главная, — покажем жителям далекой, но близкой страны истинное лицо советского народа.
Следующее немаловажное сообщение, товарищи. Еще за сутки до сегодняшних возмутительных событий мы запросили у властей Оук-порта разрешение на заход. В ответ получено сообщение, которое Николай Ефимович склонен считать юмористическим: «Разрешаем заход в порт при условии вашего согласия на футбольный матч со сборной республики». Я со своей стороны считаю этот вызов суровым испытанием наших моральных и физических качеств. Надеюсь, что наши судовые спортсмены не ударят в грязь лицом и проведут состязание с присущим им огоньком и задором. Кто бы ни победил, победит дружба. Всё, товарищи. Телескопов, останьтесь.
Утром следующего дня с «Алеши Поповича» увидели первый остров архипелага под смешным для русского уха названием Фухс. Весь день шли вдоль гряды островов, и они возникали один за другим, похожие на клумбы, а некоторые с сахарными головками остроконечных гор.
Солнце стало уже клониться к закату, когда показались отвесные базальтовые стены острова Карбункл. «Алеша Попович» вошел в пролив между Карбунклом и Эмпиреем. На горизонте, как сказочное видение, возник Оук-порт.
Гена стоял на ходовом мостике и завороженными глазами смотрел на приближающиеся стены древней крепости, на некогда мощные, то круглые, то острые, как нос корабля, бастионы, на красные черепичные крыши, на купола и шпили соборов, ракетоподобные башни минаретов, на пагоды, похожие на гигантские ели.
— Невероятный город, Гена, правда? — сказал за его спиной капитан Рикошетников.
— Он похож на сказку, — прошептал Геннадий.
— Скорее на сновидение, — сказал капитан. Древний центр Оук-порта был расположен на небольшом круглом полуострове, соединенном с Эмпиреем узкой перемычкой. Когда-то его мощные бастионы прикрывали две бухты, на набережных которых сразу за причалами высились теперь пяти- и шестиэтажные дома с зеркальными окнами и лепными украшениями, построенные, по всей вероятности, в конце прошлого века. В одну из этих бухт заворачивал теперь самым малым «Алеша Попович».
Вдоль всей набережной под пальмами, под сводами гигантских дубов и пиний стояли, глядя на приближающийся советский корабль, толпы эмпирейцев. Толпы людей, загорелых и ярко одетых, усеяли крепостные стены и бастионы. Но — и это было странно, крайне странно! — толпы молчали. В полной тишине дизель-электроход огибал узкий гранитный волнолом. Слышен был только слабый шум турбин. Вода была прозрачна до самого дна, как и во времена адмирала Стратофонтова. Переливались камни на дне, ветвились кораллы, колыхались растения.
— В чем дело? Почему они молчат? — Рикошетников поднес к глазам бинокль. — Все молчат. Некоторые улыбаются… Странные улыбки…
«Алеша Попович» уже обогнул волнолом, когда из-за круглого бастиона с диким ревом вырвался глиссер. С чудовищной скоростью он несся прямо на судно, подобно ослепшему от ярости носорогу. Ни о каком маневре нельзя было уже и думать. Глиссер целился прямо в середину правого борта, словно хотел протаранить «Попович». В глиссере сидело несколько обнаженных по пояс мускулистых парней, а на самом кончике его носа стоял, расставив колоннообразные ноги, гигант в плавках, похожих на кусок леопардовой шкуры. Пятьдесят метров, тридцать, двадцать…
— Что они делают?! Самоубийцы! — закричал не своим голосом видавший виды Шлиер-Довейко.
В самый последний момент гигант на носу глиссера мощно оттолкнулся от борта «Поповича», рулевой резко взял влево, глиссер ушел к винту, проскочил прямо под кормой, пролетел вдоль левого борта «Поповича», выскочил в бухту, в снежно-белом вихре описал круг и закачался на волнах.
Парни в глиссере хохотали, держась за животы, а гигант на носу размахивал невесть откуда взявшимся красным флагом.
