— Об чем разговор, Гена, — наконец пробормотал один из них.
— Может быть, вам смешно? — звенящим голосом спросил Геннадий.
— Чего же тут смешного, Генок? — проговорил второй. — Плакать хочется.
Он действительно всхлипывал. Такого зрелища, погони вчерашнего борща за живым человеком, он не видел никогда раньше и не увидел позже до сего дня.
Геннадий резко повернулся и стал спускаться по трапу.
Сосед Геннадия по каюте, плотник высшего разряда Володя Телескопов, как и большинство обитателей «Алеши Поповича», летал в это время на своей койке вверх-вниз, влево-вправо, читал «Сборник гималайских сказок», хохотал и покрикивал:
— Вот дает! Вот дает!
Неизвестно, к чему относилось это выразительное восклицание — к шторму ли или к гималайскому фольклору.
— Эге, Генка, поздравляю! — приветствовал он вошедшего в каюту Геннадия. — Я вижу, тебя борщ догнал!
— Ха-ха-ха! — нервным мужественным хохотом расхохотался мальчик. — Представьте себе, Владимир, вы близки к истине.
— Это что! У нас как-то раз в Чугуевском карьере Марика Ибатуллина суп с клецками догнал, — оживленно заговорил Телескопов. — А самый, Генаша, уз-жаст-ный случай был в Клайпеде, когда Мишку Офштейна лапша накрыла.
— Значит, это не первый случай в мировой практике? — ободрившись, спросил Геннадий.
— Отнюдь не первый! — закричал Телескопов. Он на минуту задумался, а потом уверенно сказал: — Третий случай.
Измученный мальчик погрузился в глубокий сон. Он спал много часов подряд и не видел, как опустились сумерки, как «Попович» вошел в Суранамский пролив, как утих шторм и как утром открылся залитый солнцем, мерно вздыхающий и словно подернутый тонкой пластиковой пленкой Тихий океан. Не видел он и маленьких японских шхун, с которых рыбаки в ярких куртках тянули невидимые лески. Они были похожи на фокусников или волшебников, эти рыбаки, и казалось, что серебристые извивающиеся рыбины выскакивают из воды прямо к ним на палубу, подчиняясь их резким таинственным пассам. Геннадий, к сожалению, этих рыбаков не видел, как не видел и множества встречных судов и чудовищной громадины американского авианосца «Форрестол», что не солоно хлебавши ковылял домой от берегов Вьетнама.
Проснулся Геннадий только под вечер, когда по судовой трансляции раздался металлический голос:
— Внимание! Наше судно находится при подходе к акватории Иокогамского порта. Палубной команде занять места по швартовому расписанию. Повторяю…
Багровый закатный туман висел над Иокогамой, а над этим туманом в высоком прозрачном небе четко вырисовывалась верхушка священной горы Фудзи.
— Добрый знак, — прогудел боцман Полуарканов. — Етта штука, Фудзи, етта окаянная, раз в год по обещанию показывается морскому человеку.
Этот внешне спокойный, мнимо уравновешенный человек верил во все приметы и предзнаменования, начиная от черной кошки, кончая трамвайным билетом. Однако он очень редко обнародовал свои суеверные наблюдения. Сохраняя обманчивую невозмутимость, Полуарканов предпочитал страдать или тешить себя надеждой в глубине души. И вот только сегодня, увидев поразительное, подобное чуду явление Фудзи, он нарушил свое правило. Очень уж обрадовался боцман, что великая Фудзи благословила их рейс и предсказала ему счастливое завершение. Если бы знал Аркадьич, через какие испытания придется пройти людям с «Алеши Поповича» для того, чтобы это предзнаменование оправдалось!
Два мощных портовых буксира медленно подводили «Алешу Поповича» к причалам. Воспользуемся этой не очень интересной, но необходимой процедурой для того, чтобы сообщить читателю некоторые данные об этом славном судне.
«Алеша Попович» был еще совсем молод. Всего лишь четыре года назад он был спущен со стапелей судостроительного завода в городе Гдыня. Польские корабелы очень гордились своим детищем. При водоизмещении немногим более 6000 тонн «Попович» обладал машинами мощностью 10000 лошадиных сил, что позволяло ему развивать скорость до 25 узлов. Он был устойчив на курсе и обладал отличной поворотливостью. Нечего и говорить о том, что «Попович» от форпика до ахтерпика был напичкан самым современным оборудованием, подчас даже и не особенно нужным.
У Геннадия даже глаза разбежались, когда он впервые поднялся на рулевую рубку. Непосвященному могло бы показаться, что он попал в обстановку научно-фантастического романа, но наш «юный моряк» с восхищением угадал в замечательнейших предметах пульт дистанционного управления главными двигателями, репитеры гирокомпаса, экран локатора и радиопеленгатор, эхолот и аксиометр…
На судне были созданы прекрасные условия для труда и отдыха экипажа. Отличные каюты помещались в палубных надстройках, а в твиндеках располагались научные лаборатории и кладовые.
Надо сказать, что за четыре года экипаж «корабля науки» не претерпел почти никаких изменений. Так получилось, что коллектив сложился сразу. Все эти мужественные люди, что называется, «притерлись» друг к другу. Атмосфера веселой дружбы царила на «Алеше Поповиче». Надо ли говорить о том, что все моряки и ученые любили своего молодого капитана Рикошетникова и научного руководителя — пожилого гиганта, видавшего виды Шлиера-Довейко? Надо ли говорить о том, что этих двух людей связывало взаимное уважение?
Только лишь перед выходом в рейс к Большим Эмпиреям на борту «Поповича» появились два новых человека. Рикошетников привез из Ленинграда своего друга школьника Стратофонтова, а Шлиер-Довейко вывез из глубины Среднерусской возвышенности мастера на все руки Телескопова. Коллектив, посовещавшись, принял новичков с распростертыми объятиями.
Между тем сгустились сумерки, растворилось волшебное видение Фудзи и марево разноцветных неоновых огней затрепетало над огромной Иокогамой и необозримым Токио.
Уже заведены были носовой и кормовой продольные швартовы, шпринги и прижимные, когда на верхнюю палубу вышел из своей каюты капитан Рикошетников. Он только что закончил необходимые формальности с японской таможенной службой, с пограничниками и карантинными врачами и теперь собирался отправиться в город. Ему предстояло нелегкое путешествие по Токио: надо было найти генеральное консульство Республики Большие Эмпиреи и Карбункл.
Рикошетников огляделся и увидел, что палуба почти пуста. Иногда по ней деловито пробегали члены экипажа с утюгами или галстуками в руках. Все моряки и ученые «Алеши Поповича» уже далеко не первый раз бывали в Токио и сейчас готовились к встречам со своими японскими друзьями и родственниками. Одна лишь маленькая фигурка одиноко сидела на кнехте и задумчиво смотрела на гигантский таинственный город.
Рикошетников, разумеется, уже знал о плачевном эпизоде с борщом на подходе к Суранамскому проливу. Нет, артельщики оказались джентльменами и не сказали ни слова. Обо всем капитану, задыхаясь от смеха, доложил сменившийся с вахты рулевой Барабанчиков, которого в свою очередь навел на место происшествия судовой кот Пуша Шуткин. Рикошетников, разумеется, сам в душе чуть не лопнул от смеха, вообразив погоню ВЧЕРАШНЕГО борща за ЖИВЫМ человеком, но усилием воли сохранил невозмутимость и категорически предложил Барабанчикову и Пуше Шуткину хранить молчание хотя бы в память русских морских традиций.
Сейчас, увидев одинокую фигурку своего друга, Рикошетников не смог сдержать чувства жалости и сочувствия. Он и не подозревал, что душа Геннадия в эти миги была полна ликованием.
«Ух ты, Япония, Токио, Иокогама! — думал в эти миги Геннадий. — Вот я сижу на баке корабля, и вот передо мной загадочный вечерний город с одиннадцатимиллионным населением. Увидели бы меня сейчас наши ребята с улицы Рубинштейна — Валька Брюквин или Наташка Вертопрахова! Смотри, Наташа, юнга Билл еще вернется из Северной Канады…»
Да, Япония была перед ним, и до нее можно было дотронуться пальцем, можно было полежать на ней, попрыгать или просто по ней пройтись. И неужели же, неужели даже совершенно фантастические Большие Эмпиреи вот так же реально скоро предстанут перед ним?
Геннадий был, конечно, вполне здравомыслящим мальчиком, но все-таки очень долго не покидала его
