— Я буду очень, очень осторожной. Я же не причинила тебе вреда, когда мы разговаривали в Красивой Руине? А ты меня сначала злил — и сильно. Ты слишком долго продержал нас в яме. При всей нечувствительности к холоду, голоду и сырости мои чувства все-таки были оскорблены. Ты сильно рисковал.
— Почему ты не убила меня? — медленно сглатывает Бог Разочарования.
— Потому что не хочу убивать, других объяснений у меня нет. Мне не нравится убивать. Я не стремлюсь осчастливить этот мир желанием убивать. И представлением об убийстве, как о наилучшем способе решения проблем.
— Это хорошо… — переводит дыхание моя несостоявшаяся жертва.
— Кто-то идет через лес, — бесстрастно сообщает Нудд. Его всевидящие сильфийские глаза обращены туда, откуда не доносится ни звука, ни движения воздуха. Хорошо иметь сильфа в телохранителях.
— Ну-ну, посмотрим, кто сюда ночью прется и зачем… — ворчу я, отступая в тень.
У меня нет оружия, но я сама — оружие. И тем не менее, я безоружна. Я не смогу разозлиться на человека настолько, чтобы уничтожить его физически. Я чересчур современна, благополучна и психически здорова, чтобы мечтать о крови врага, ручьем текущей с моего меча на рукава одежд. Не знаю, что бы меня заставило…
В воздухе раздается звук не громче комариного пения. Не будь я так уверена, что очистила по крайней мере эту поляну, я бы и внимания не обратила. Но это пела стрела. Крохотная, будто спица для вязания. Есть такие спицы, соединенные леской — на них шапочки вяжут. Я сама вяжу на таких спицах, когда у меня кроткое, домашнее настроение, за окном догорает длинный холодный день, и хорошо бы рядом был камин с живым, гладящим колени теплом и мурчащая от гармонии с мирозданием кошка.
И вот эта игла длиной с ладонь и толщиной в спичку торчит в глазнице Бога Разочарования. Глаза под ней уже нет — он сползает по щеке кровавой кляксой. А губы мальчика еще шевелятся, произнося умоляюще:
— Бе-ги… — и тут колени его подгибаются и он падает в траву лицом вниз, в такой позе, что и без дурацкого поиска пульса на шее и запястьях видно — труп. Человеческое тело не принимает таких кукольных, мятых, бескостных поз.
Разве можно убить бога? Разве можно убить божество, пусть и низшее, молодое, не набравшее сил и власти? Разве можно… Все это я обдумываю, расстелившись туманным шлейфом за стиснутой в ледяной кулак кометой, в которую превратился Нудд. Где его широкоплечее поджарое тело, выпяченная нижняя челюсть, орлиный нос? Свищет сквозь лес воздушный снаряд и тянется вслед ему моя тоскливая жалость, точно погребальная пелена.
Первая потеря. Почти незнакомый, ничего для меня не сделавший, никак себя не проявивший… мальчик, несчастный мальчик, которому я обещала защиту и безопасность, которому хотела дать приют в своем мире, с которым собиралась поделиться силой. Какая-то глупость — заговоренная стрела, охота на заблудившихся богов, бесшумные невидимые стрелки в кустах, эльфы, что ли? И вдруг я понимаю, что мы уже довольно давно летим по кругу. То есть нет — описываем восьмерки в пределах круга, точно маятник Фуко.[65]
Нудд не зря так мечется. Нас поймали. Обложили со всех сторон, накрыли сетью, щитом, куполом силы — да хоть сачком, будто ночных бабочек. Чего ради теперь мельтешить, искать в сачке прореху — мы же за этим самым сюда и добирались. За нашим истинным врагом. По лунному Бильрёсту,[66] уходившему из-под ног, сшивавшему серебряными стежками долину норн и лес, где нас ждала засада.
Что же получается, сестрицы норны специально нас сюда привели? Они, получается, ЗНАЛИ про охоту на богов?
— Нудд, перестань метаться! — твержу я. — Нудд, мы должны дать себя схватить! Иначе мы так и не узнаем, чьи это люди!
— Если это люди!
— Ну, пусть не люди. Хозяин их — не человек, стопроцентно. И все-таки я хочу с ним встретиться!
— С выколотыми глазами?
— Да хоть с вырезанным языком. Перестань меня защищать. Мое здешнее тело не имеет значения. Я не пострадаю. У меня даже нервного тика не останется, потому что я — не здесь.
Нудд замедляет движение. Действительно, мучения, причиненные тебе подсознанием — для человека привычная, неизбежная, ерундовая боль. А вот информация о том, ЧТО тебя язвит и гложет — величайшая драгоценность. Ради нее всегда приходится касаться больных мест, снова и снова. Уж я-то знаю. Уж я-то вытерплю.
В своем человекообразном обличье мы останавливаемся в воздухе над центром поляны и плавно опускаемся на пружинящие мхи. Из-под каждого дерева на нас смотрят жала стрел. Труп Бога Разочарования все еще лежит там, где его оставили: скрученное предсмертной судорогой тело на ковре из примятых трав — будто картина на темно-зеленом холсте.
— Кто из них Создатель — мужчина или женщина? — раздается командный голос.
— Видар не сказал.
— Придется взять обоих. Не калечить! Во время Последней Битвы Создатель должен быть как новенький! — и душный сачок падает нам на лица, стягивается вокруг, сжимает и спутывает нас с Нуддом.
Видар. Последняя Битва. Где-то я уже слышала это имя… Вспомнить, очень нужно вспомнить. В этом воспоминании — наше спасение. Нет! Спасение целого мира, изъеденного предательством.
— Фрель, когда тебя бьют, надо не привыкать, а учиться драться! — рявкает Морк. Тот еще боец. Воин, но не боец. Он что, собирается наставлять этого трансвестита в искусствах единоборства, в которых смыслит не больше новорожденного осьминога?
— Я пытался. — Наш новый знакомый обреченно вздыхает. — Но у меня не получается. И потом… Если сопротивляться — убьют. Если лежать, как дохлый краб — поколотят, деньги отберут и уходят.
— А это смотря как сопротивляться! — упорствует Морк. Мачо. Мой неопытный, но амбициозный мачо.
— Ладно, о твоей несчастливой судьбе мы по дороге побеседуем, — прекращает дискуссию Мулиартех. — Ада, ты видишь Марка?
— Он очень изменился. Сидит где-то недалеко. На стене — свиная голова, вокруг столы и люди, много людей. Все смотрят на него.
— Свиная голова — это в «Кабаньем взбрыке»… — бормочет Фрель. — Только меня туда никогда не пускали, это шикарная обжираловка…
— Показывай дорогу, — велит Мулиартех. — Заодно и поужинаешь. С шиком.
Хорошо, что мы наткнулись на Фреля. Никакое чутье не вывело бы нас на короткую дорогу к центральной площади. А длинными дорогами мы бродили бы вечность. Переулки, кривоколенные, кривостенные, криводушные, впадали друг в друга и разбегались, точно в ужасе от нежелательной встречи. Мы пролезали через дыры в оградах, мяли чахлую поросль на чужих клумбах, ныряли в подворотни и скакали через мусорные кучи, словно стая диких лис в городских джунглях.
«Кабаний взбрык» раскрыл нам двери, как объятья. А дальше все было очень хреново.
Марка я узнала лишь по знакомому абрису души. Тело его превратилось в развалину. Седой, тощий, взлохмаченный, словно старый бездомный пес, он сидел, забившись в угол и что-то бубнил. А вокруг стыли в изумлении Гвиллион и несколько дородных привидений, выглядевших намного лучше постаревшего провидца. При нашем появлении они вскинулись, как встрепанные, и даже Мореход выглядел несколько смущенным.
— Ну?! И что ты с собой сотворил?! — рявкнула Мулиартех на весь зал. Не сбежавший до сей поры народ группками и поодиночке потянулся к выходу.
— Ада… — поднял на меня провидец затуманенные не то глаукомой, не то унынием глаза. — Ада, я не сделал того, что ты велела. И он отомстил. Он вселился в меня. Я его чувствую внутри головы, Ада. Он
