человек все свое время отдает на служение плоти и забывает о духе, о будущей вечности. Он в плену греха. От сего плена избавляет только Христос Сын Божий. Дух человека, как пленник из темницы, рвется на свободу — к добру, а грех его держит в цепях. И никто не в силах разорвать эти цепи без помощи Спасителя мира. Слышите, что он говорит? «Аминь, аминь глаголю вам, яко всяк творяй грех, раб есть греха. Аще убо Сын высвободит, воистину свободны будете» (Иоан. 8, 34, 36). Не только богомудрый Апостол, даже лучшие из языческих мудрецов смиренно сознавались, что если Сам Бог не сжалится над людьми и не придет спасти их, то не видать им спасения!
Христианину следует носить постоянно эту истину в своем сердце. Пусть эта тоска по духовной свободе неусыпно томит его сердце. Пусть он показывает ее Господу Иисусу Христу, жалуется Ему на свое бессилие, плачет с Магдалиною у подножия креста Христова... «Уступи, Магдалино, от Христову ногу! Мне даждь место: аз имам о грехе скорбь многу!»
А чтобы ближе восчувствовать сердцем Его благодатную помощь, пусть чаще приступает к животворящей Чаше пречистых Его Тайн. Вот где источник жизни! Источник благодатных сил для доброделания! Сами по себе мы — ничто. И ничего доброго не можем делать своими усилиями. Можем лишь тосковать о добре, желать его. А когда соединимся с Христом, то воскликнем с Апостолом: все могу о укрепляющем меня Господе Иисусе! Только тогда, когда мы познаем свое бессилие, только тогда будет безопасна для нас и сила Божия, благодатная помощь, действование Самого Господа нашего в нас и чрез нас — в доброделании. Итак: кто хочет делать добро искренне, не лицемерно? кто стремится к доброделанию так, как стремился Апостол Павел? Сознай, как он сознавал свое полное бессилие, с слезною мольбою о помощи. И Он придет. Он коснется твоего жесткого сердца и растопит его в слезах умиления и покаяния; Он разорвет узы, тебя связующие, и подаст силы на доброделание. И ты восчувствуешь себя живым членом того таинственного тела, которое именуется Церковью, которое есть тело Христово. И тогда ты поймешь великую тайну жизни христианина во Христе, в живом общении с Христом поймешь слова великого Апостола: «Не к тому аз живу, но живет во мне Христос!» Вот тогда легко будет и всякое доброделание для тебя: в глубоком смирении ты будешь благоговейно созерцать несказанные пути промысла Божия в твоей жизни и деятельности, будешь ощущать: откуда приходит к тебе добрая мысль, как дивно посылается тебе случай и силы к ее исполнению. Как олень стремится к источникам водным, так и твоя душа будет жаждать добра, искать случая сделать его, припадать в сердце к подножию креста Христа Спасителя твоего, очищая слезами покаяния всякий помысл греховный, всякое греховное пожелание, ибо сказано: «в злохудожну душу не внидет премудрость», а следовательно, и благодать Божия.
Особенно благопотребно подумать, позаботиться об этом православному сыну Церкви Христовой в наше страшное время. Мир во зле лежит, во зле погибает. Бесчувственные стихии как бы возмущаются преступностью рода человеческого и Божьим попущением казнят преступников; а мы все это видим, но духовно спим: где наше покаяние? Доколь будем испытывать Божье долготерпение?
«Се стою при дверях и толку», — глаголет Господь. Надо спешить отверзти Ему двери нашего сердца. Надо спешить толкать и в двери Его милосердия, ибо Он же сказал: «Толцыте и отверзется». Иначе мы будем безответны пред Его правосудием, если пренебрежем Его милосердие...
Спеши же, брат возлюбленный, к своему Спасителю и спасая спасай свою душу в исполнении Его животворящих заповедей!..
Суета сует на могилах почивших
Живу я в келье над конторою лаврских кладбищ. Каждый день мимо моих окон проносят и провозят на кладбище покойников. Каких, каких процессий тут не насмотришься! И пышные погребальные колесницы, под балдахинами, с хором певчих, собором священнослужителей, сопровождаемые странными, на взгляд русского человека, высокими людьми в белых длинных, узких балахонах, с белыми же цилиндрами на головах (несет фонарь с горящею свечою и — в цилиндре! как это режет по сердцу православного человека!), и скромные дроги простых смертных, и лафеты, на коих привозят сюда военачальников, и простые гробы, несомые на руках... То слышится погребальное «Святый Боже», то — прощальные залпы ружейных выстрелов при опускании гроба военачальника... Несут, а иногда и везут множество венков, идут толпы провожающих в последний путь. Опустят в могилу, раздастся последнее надгробное — «Вечная память», и скроются под землею останки человека — будь он знатный из знатных, будь самый скромный странник земли — всем один удел:
«Земля еси и в землю отъидеши!..»
Настанет весна. Оттают снега. На могиле появится памятник — иногда роскошный, в несколько тысяч рублей, иногда — попроще... И видишь, как с утра до вечера и идут и едут к родным могилкам русские люди, и радуется сердце, когда подумаешь: что их влечет сюда? Да что же как не любовь?..
Ах, если бы то была любовь христианская, любовь на смирении и преданности сердца Богу воспитанная!
Но — увы! Когда присмотришься поближе, то увидишь нечто странное, чуждое духу христианской любви. Зайдите в контору, прислушайтесь, как тут бранят монахов за дорогие якобы расценки на все.
Но ведь эти монахи ни в чем не повинны: они исполняют лишь то, что им приказано. А приказано — Духовным Собором Лавры, который, конечно, строго обсудил таксы и не руководился при этом слишком корыстными целями. За что же бранить монахов, сидящих в конторе?
— Сударыня! — пытается успокоить расходившуюся барыню инок, — сударыня, ведь мы не можем ни копейки уступить против таксы...
— Да я не вас и браню, а всех вас, монахов! Все вы — корыстолюбцы! — выпаливает благочестивая молитвенница за своего усопшего.
А сама покупает венок в несколько десятков рублей на могилу, венок, который, конечно, ни покойнику, да и никому не нужен. А того, что получаемые с кладбища деньги идут на дела благотворения, притом — не случайные, а обязательные для Лавры — она не хочет и знать. Она готова требовать, чтоб и за ее покойника молились, поминали его имя в Лавре совершенно бесплатно, и особые обедни служили даром... Что ей за дело до того, что таких капризных просительниц — тысячи!
Но оставим их в покое. Подумаем о другом, более важном. Ведь вот как люди заботятся, кажется, о покойнике, когда он уже на том свете: а позаботились ли о нем, пока он еще лежал больной? Пригласили ли к нему священника для напутствия Св. Тайнами? Приготовили ли его к христианскому переходу в вечность? Напротив: не отстраняли ли, следуя совету нынешних неумных врачей, всякую мысль о смерти от его сознания?
Да и сам покойный: давно ли он говел и причащался Св. Тайн? Давно ли был в храме Божьем? Думал ли когда о вечности, верил ли в нее? О, как ныне много таких, о коих нас, пастырей, просят молиться, заказывают нам панихиды и обедни, а сии покойники — и в Бога-то не веровали! С какой совестью мы будем молиться за человека, который смеялся над нашею святою верою, как над суеверием? Но и этого мало: мир сей, лукавый и прелюбодейный, по слову Спасителя, хочет заставить нас, как бы издеваясь над нами, над нашею верою святою, молиться даже за явных богохульников и самоубийц! Как возмущаются эти неверы, когда архиерей решительно запретит священнику отпевать самоубийцу, следуя в сем случаю указанию церковных правил! Иной раз думаешь: Господи! Да чего ради эти люди так хлопочут? Ведь и покойник, и сами-то они никогда в церковь не заглядывали и не заглядывают: на что же им эта панихида, это, в сущности, какое-то кощунство? А им это доставляет особое удовольствие: заставить и попов «почтить» покойника их! Ведь знаменитого иудея самоубийцу Пергамента хотели обманом похоронить в Невской лавре, а по казненном изменнике Шмите заставили служить панихиду, да еще архиерея! Но да не воспомянутся дела минувших сумасшедших дней! В наши-то дни разве не творится нередко то же самое? Разве не творят насилие над служителями Церкви, требуя от них молитвы за тех, за кого их совесть, следуя церковным канонам, молиться не дозволяет? А эти «панихиды» по неправославным, даже вопреки воле самих покойников, совершаемые в православных церквах?.. Мы молимся, часто против совести, и за армян, и за лютеран, и за римско-католиков, и за всяких еретиков — молимся «официально», иногда даже по распоряжению мирской власти... Не насилие ли это над свободою нашей православной совести и — это в наше-то время свободы совести! Пора бы решить этот, жгучий для совести православных служителей Церкви, вопрос так или иначе, но формально, окончательно: за кого из инославных усопших можно и за кого нельзя молиться? Но едва ли сей вопрос может быть решен раньше Церковного Собора.
