принца. «Спасибо вам, милый Гэндзи, – мысленно попрощалась с ним Коломбина. – Вы умны, хороши собой, вы желали мне добра. Я непременно влюбилась бы в вас – всё шло к тому, но сыскался кавалер еще более импозантный, чем вы. Всё окончательно определилось. Мне пора».
И хватит об этом.
Оставалось лишь написать в дневнике завершающую главу. Название возникло само собой.
'Нежно – потому что именно это чувство переполняет сейчас всё существо путешественницы, чей вояж близится к блистательному завершению. На душе от этого и сладостно, и грустно.
Коломбина долго сидела у стола, где горели три белые, медленно оплывающие свечи, и обдумывала разные способы ухода – будто перед балом перебирала платья в гардеробе, прикладывала к себе, смотрелась в зеркало, вздыхала и отбрасывала отвергнутый наряд на кресла. Не то, опять не то.
Ей почему-то было не очень страшно. От трех белых листков, аккуратно разложенных на столе, веяло силой и спокойствием. Коломбина твердо знала: сначала будет немножко больно, но зато потом всё выйдет очень-очень хорошо, и заботил тщеславную кокетку вопрос в общем-то не столь уж и важный: как она будет выглядеть после смерти. Хотя как раз это, может быть, и являлось самой важной из проблем, которые осталось решить в ее коротенькой и стремительно несущейся к финалу жизни.
Она хотела бы после ухода смотреться, как красивая кукла, уложенная в нарядную коробку. Стало быть, быстрые способы вроде веревки или прыжка с балкона не годились. Лучше всего, конечно, было бы принять снотворное – проглотить целый хрустальный флакон опия, запивая сладким чаем со смородиновым джемом. Чай у Коломбины имелся, смородиновый джем тоже. Только вот снотворным запастись она не успела – потому что никогда в жизни не мучилась бессонницей: как только положит голову на подушку и разложит на обе стороны золотые пряди, так сразу и провалится в сон.
Наконец нелегкий выбор был сделан.
Набрать в ванну теплой воды. Добавить несколько капель лавандового масла. Умастить лицо и шею чудесным кремом «Ланолин» из оловянной трубочки, «идеальным средством для сохранения пригожей кожи» (дня на три, до похорон – дальше пригожая кожа не понадобится). Надеть белое кружевное платье, немножко похожее на подвенечное. Волосы перетянуть алой лентой, чтобы гармонировала с цветом воды. Лечь в ванну, под водой (чтобы было не так больно) чиркнуть острым ножиком по венам и медленно уснуть. Те, кто обнаружат Коломбину, скажут: она была похожа на белую хризантему, плавающую в бокале розового вина.
Теперь оставалось последнее: написать стихотворение. На этом закончится повесть о Коломбине, прилетевшей в Город Грез из неведомого далека, ненадолго расправившей здесь свои бесплотные крылышки и упорхнувшей из света в тень.
Нет, это никуда не годится. Первая строчка подвернулась из чужого стихотворения, а последняя вообще черт знает что: «Умолкли звуки чудных песен». Попробуем сначала.
Опять не то. Почему-то ужасно не нравится третья строка – просто с души от нее воротит. И потом, как правильно – позвало или позвало, собрала или собрала? До чего трудно! И вода остывает, будет холодно. Придется выпустить и набрать новой.
Ну же!
(Перечеркнуто крест накрест)
Нужно без глумливости и не так протяжно. Легче, невесомей.
Понятно будет, что водопад – это звук струи, доносящийся из ванной? Ах, да пусть непонятно! И хватит терзать бумагу. Кто, собственно, сказал, что предсмертное стихотворение должно быть длинным? А у Коломбины оно будет коротеньким, нелепым и оборванным в самом начале, как оборвалась ее коротенькая и нелепая (но все же красивая, очень красивая) жи…'
Коломбина не дописала слово – в ночной тишине раздался звон дверного колокольчика.
Кто бы это мог быть, в третьем часу ночи?
В иное время она испугалась бы. Известно, что ночные звонки в дверь ничего хорошего не сулят. Но чего бояться, когда окончательный расчет с жизнью уже сделан?
Может быть, не открывать? Пусть себе трезвонит.
Она пристроила головку пригревшегося Люцифера поудобнее во впадинке на ключице, и попыталась сосредоточиться на дневнике, но неумолкающий колокольчик мешал.
Что ж, придется посмотреть, какой сюрприз приготовила жизнь на самом своем исходе.
Газовый рожок в прихожей Коломбина зажигать не стала.
Собственно, она уже догадалась, кто посетил ее в этот поздний час.
Гэндзи, больше-то и некому. Почувствовал что-то. Опять станет убеждать, уговаривать. Придется прикинуться, что со всем согласна. Дождаться, чтоб ушел, и уж потом…
Открыла.
На лестнице тоже было темно. Кто-то выключил там свет.
Смутно виднелся силуэт. Высокий, массивный – нет, не Гэндзи.
Ночной гость молчал, было слышно его шумное прерывистое дыхание.
– Вы ко мне? – спросила Коломбина, вглядываясь во тьму.
– К тебе! – раздалось сипение – такое дикое, злобное, что хозяйка отшатнулась.
