встречаются там со своими любовниками. А отличное мороженое оплачивается руками кондитеров, изъеденными в кровавые язвы солью и поташом из ледяной смеси, и их ранней чахоткой, которой они награждают иногда охочих до этого лакомства…
Вечерами улицы заполнялись пьяной толпой — ибо пьянство столичных жителей выделялось даже на фоне признанного в Старых Землях пьянства прочих хойделльцев. И трудно сказать, кто был большим пьяницей — светский джентльмен или сельский батрак, который отличались друг от друга лишь предпочитаемыми ими напитками. Не зря давно было установлено, что суд, выносивший смертные приговоры, имел право заседать только до обеда, ибо после обеда трезвыми хойделльские судьи не бывали.
О том, насколько страшен и жуток ночной город, и думать не хотелось. Копилась в переулках соленая влажная мгла, гнилой запах сочился из щелей в заборах, лавочники запирали засовы — берегись! Цокали по опустевшим мостовым каблуки красных сутенерских башмаков, из-под полей мятых шляп взблескивали недобрые глаза…
Ночами город вымирал. Нищие в замусоренных подворотнях грелись у костров — грязные лохмотья, рваные в сотне мест и латаные ветром, и такой злой взгляд, что можно поверить в страшные сказки про то, как бродяги воруют и едят детей, предпочитая упитанных господских карапузов.
А в колодцах подворотен и арок, под заплесневелыми сводами, нередко мелькал черный человек в низко надвинутой шляпе, с виду обычный прохожий, только неспроста одна его рука лелеяла что-то за спиной, подрагивала в локте — явно «кинжальщик», верный добытчик тугих кошельков.
И несмотря на то, что стража перегораживала на ночь улицы и мосты рогатками, а в самых богатых кварталах у них дежурили наемные воины, готовые без раздумий пустить в дело арбалет и алебарду, все равно почти каждый день какой-нибудь богатый дом грабили подчистую, нередко перерезав глотки его несчастным обитателям.
Он был рад радешенек, когда в пятнадцать лет, окончив курс кое-как, отправился в море… Да, откуда знать балованному дитю адмирала и лорда, как трудно приходится рыцарю Хойделла в его столице, если он живет только на свое жалованье, которое чуть больше того, что платят простому матросу, и куда меньше стоимости подарка, какой получает какая-нибудь юная фрейлина после ночи любви с камер-юнкером или гвардейским лейтенантом! А уж что говорить о простых людях…
Нет, их пиратская вольница в этом смысле лучше — тут, по крайней мере, всё на виду и всё честнее. И если что — никакие мудрилы-адвокаты в засаленных париках не спасут нарушителя законов и обычаев от петли или фута доброй стали в кишки!
Домналл вздохнул.
Уловив его вздох, Бригитт улыбнулась. Надо же, как страдает бедненький влюбленный. Пожалеть его, что ли? Она бы и пожалела, да батюшка не велит. Подыскал, видите ли, для нее более выгодную партию.
Их путь пролегал через широкую торговую площадь, где около открытого павильона собралась толпа зевак.
Треугольное здание, у дверей коего роилась незначительная толпа.
Люди обступили большую черную доску — глыбу полированного камня, на которой молодой темнокожий человек с тщанием писал мелом на дрянном лингва марис. По окончании трудов, стоивших парню семи потов, на доске значилось следующее:
«Сиводня на радасть Леди и Лордам, купившем больше десяти галов, скитка».
Сновавшие по торжищу люди, даже самые озабоченные, напускали на себя степенность, подобающую зажиточным торговцам. Ведь здесь не обыкновенный базар. Резные и покрытые росписью колонны окружали перистиль, куда выходили двери внутренних залов, где шли торги.
На невольничий рынок ходили не только, чтобы приобрести или продать рабов. Это было место встреч купцов, где они обсуждали дела, тут промышляли воришки, слонялись бездельники, обсуждались городские сплетни.
Невольничий рынок представлял собой таким образом нечто среднее между местом прогулок и благородным собранием. Люди деловито бродили вдоль шеренг черных и белых невольников. Торговцы лично встречали наиболее влиятельных и состоятельных посетителей этого торжища, предупредительно раскланиваясь и рекомендуя именно свой товар с самой лучшей стороны.
Праздные гуляки собирались в отдельные группы, увлеченно следя за перипетиями торгов, подбадривая соперников выкриками, восхваляя или порицая достоинства и недостатки рабов одинаково похабными шуточками.
Бригитт остановилась, с удивлением разглядывая черных девушек-рабынь, чьи обнаженные тела были похожи на эбеновое дерево. И в этом она была не одинока: целая толпа мужчин собралась вокруг соблазнительного товара, возбужденно обсуждая их достоинства.
— Предлагаю прекрасную чернокожую рабыню! — выкрикивал продавец. — Молода и горяча, красива, как королева, воспитана, хотя и слегка своенравна. Дев-ствен-ница!! — было подчеркнуто особо. — Всего за две сотни золотых она усладит ваш взор и порадует ваше тело!
— Не задерживайтесь здесь, — безапелляционно изрекла старшая домоправительница, взятая губернаторской дочерью в качестве спутницы-дуэньи. — Пойдем дальше.
— Но… я же хотела выбрать служанку… — попыталась возразить юная ок Л'лири.
— Это совершеннейшие дикарки, — пояснила ключница. — А нам, моя госпожа, требуется кто-то из родившихся уже здесь, или хотя бы обученных в Таниссе. Не так ли, капитан? — обратилась она к Домналлу.
Тот поспешил согласиться, хотя и сам был не прочь задержаться у помоста с темнокожими красавицами еще на пару минут. Но путь их лежал в ту часть рынка, где продавали более ценный, штучный товар.
Вскоре их взорам открылся перегороженный на три части портик с навесом. Тут покупателей было поменьше, чем невольников.
Сидевшие на плетенных стульях под вывесками с названиями торговых домов зазывалы особо не усердствовали — за них говорили доски с надписями.
Тут продавали рабов, выделявшихся силой, красотой или какими-то ценными умениями: искусных поваров, парикмахеров, музыкантов, кузнецов, танцовщиц… Сам Домналл был тут три года назад, еще командуя фрегатом — тогда удалось сторговать для флота у танисцев оружейного мастера — амальфиота.
Сейчас на подиуме стояли два рослых молодых негра могучего телосложения. Стройные и мускулистые, они с полным безразличием глядели на происходящее, безропотно принимая свою судьбу.
Они сразу привлекли внимание аукциониста, ведущего торги. Обычно покупатель первым указывал на невольника, которого собирался приобрести, но сейчас, желая положить достойное начало торгам, аукционист сам указал на могучую пару. По его знаку тех подвели ближе.
Вдруг лицо торгаша исказилось легкой гримасой недовольства — и Домналл понял, почему.
В переднем ряду стоял квартирмейстер «Сорокопута» — сторожевого галеаса флота Его Благоверного Величества, Тонн Эгг, которого, видимо, капитан О'Раги послал присмотреть крепких парней для своего судна.
— Такие парни мне нужны на весла, — напустив на себя важный вид, громко объявил он. — Я их забираю в счет податей. Расписку получишь завтра.
— Они прямо созданы для доблестного труда на веслах, мой лорд, — ответил аукционист со всей возможной торжественностью.
Губернатор давно отучил торгашей возражать представителям власти. Опять же — небезвыгодно. В подобных случаях ведь рабы идут в зачет налогов.
— Теперь эти… — Новая пара невольников была вытолкнута на помост.
— Две сотни риэлей за пару. Двести риэлей за пару самых сильных невольников, какие милостью Элла когда-либо попадали на этот базар. Кто прибавит еще десяток-другой риэлей?
Дородный купец, над которым чернокожий слуга держал зонт, поднялся со своего места.
— Двести двадцать риэлей за пару, — сказал он, и аукционист со своим товаром пошел дальше, громко выкрикивая новую цену.
