дипломатического подхода которого к межнациональному вопросу так не достает нам сегодня для урегулирования всё растущих в стране очагов напряженности?.. Вот он — вдел ногу в стремя и, взлетев на коня, окинул взглядом напуганных солнечным затмением воинов. Отложить поход до более благоприятного момента? В глазах простого люда это было бы, пожалуй, психологически правильным, но сколько же можно играть в прятки со Святославом — к весне он ведь снова пришлет гонцов, будет склонять к участию в антиполовецком походе?.. Нет, узел нужно разрубать одним ударом, а если, как предвещает затмение, его ждет неудача, то это по крайней мере хоть какая-то да определенность, а не это двойственное состояние... — И именно здесь у него вырывается та, принятая нами за патетическую, фраза «луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти», которая на самом деле воспринималась, наверное, современниками как «лучше уж погибнуть, чем жить, как в плену, связанным по рукам и ногам этой постылой обязанностью подчиняться Киеву, необходимостью всякий раз выкручиваться перед Святославом, зависеть от массы мелочей, включая и такие предрассудки, как это затмение. Да и Владимира нужно срочно женить, дело ли — на мачеху засматриваться? Так ведь и до греха недалеко...»
Отбросив подобную цепь рассуждений, вернее — внутренних обстоятельств, подвигнувших Игоря на попрание небесного предупреждения, нам никогда не понять смысла этого его монолога, в котором он, не испытывая НИКАКОЙ УГРОЗЫ ИЗВНЕ, говорит свое «луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти», и только после этого зовет братию сесть на коней и отправиться в Степь, то есть именно туда, где они как раз и оказываются и «потятыми», и «полонеными».
То же самое получается и с «хотью», т.е. с супругой: объясняя, почему Игорь пренебрег знамением небес, Автор говорит: «Спалъ князю умь по хоти... «Хощу бо, — рече, — копие приломити конець поля Половецкаго, съ вами, русици, хощу главу свою приложити, а любо испити шеломомь Дону», что в современных изданиях «Слова» переводится как «Разожгло князю ум желание... «Хочу, — говорит, — копье с врагом скрестить на краю поля Половецкого; с вами, русичи, хочу главу свою сложить или испить шеломом из побежденного Дона.» Одной из причин, способствовавших такому прочтению, явилось использование Автором «Слова» приема так называемого «разделенного языка», основанного на синтезе реально сущемствующих недеформированных слов в новое образование, что позволяет, сохраняя внешнее логическое единство текста, создавать игру слов, используя их в двух и более значениях. Говоря об этом явлении, автор интереснейшей книги об акростихе в «Слове о полку Игореве» А. Гогешвили писал, что «современная текстология «Слова» стремится к однозначной интерпретации текста», тогда как его Автор «ставил себе во многих случаях прямо противоположную задачу», в чем, отчасти, и «заключается одна из причин непрекращающихся предложений новых конъектур и прочтений в тексте «Слова».»
В качестве примеров приводятся словосочетания «А уже не вижду власти,» — читающееся ещё и как «А у жене вижду власти»; «На реце на Каяле,» читающееся как «нарецена каяле» (т.е. «нареченная», «невеста»). Фраза «Се бо готския красныя девы» звучит как «се бог отския»; «Земля тутнетъ» — как «земля тут нетъ», — и тому подобное.
К примерам использования такого вот «разделенного языка» можно отнести и цитированную выше строчку «спалъ князю умь по хоти», публикуемую в большинстве случаев в слитной форме, дающей прочтение «похоти». А между тем в чешском языке ещё и доныне сохранилось это древнее славянское слово в своем первоначальном значении, то есть — «жена, супруга». Приводя такие примеры из «Слова» как «плачется мати ПО УНОШИ князи Ростиславе», из Повести временных лет по Лаврентьевскому списку (под годом 985) — «Ольга же, плакася ПО МУЖИ своем», Э. Гребнева пишет: «Эти параллели убедительно показывают, что «спалъ князю умъ ПО ХОТИ» — это обычная для древнерусского текста конструкция. В переводе на современный русский язык это можно бы выразить приблизительно так: сжигало князю ум по супруге...»
Несколько выше мы уже говорили, что именно так все на самом деле и было, и что ум князя страдал именно из-за «хоти», то есть из-за «любимой», «желанной», ревность из-за которой к собственному сыну и вынудила его переступить через все знамения и поспешить в Поле за «хотью» и для Владимира. В этом свете выражение «хощу бо копие приломити конець поля Половецкаго» никак не может иметь предложенной Д. Лихачевым расшифровки «хочу вступить в единоборство», ибо означает то же, что и известная индейская формула «хотим зарыть топор войны». Не менее беспочвенно искажается и вторая часть этой фразы — «съ вами, русици, хощу главу свою ПРИЛОЖИТИ», истолковываемая как желание эту голову СЛОЖИТЬ, тогда как в паре с переломленным копьем, означающим ОТКАЗ ОТ ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ, данное выражение приобретает смысл, аналогичный фразеологизмам «приложить талант», «приложить руки», «приложить старания» и т.п., что не противоречит и этимологическому значению латинской лексемы «закон», «уложение» и возникающей в результате чередования «лог-лаг» формы «лагати», имеющей с приставкой «при-» значение «присоединять», «добавлять», но уж никак не «складывать мертвой».
На фоне всего этого не может восприниматься альтернативой сложению головы и венчающая этот монолог фраза «а ЛЮБО испити шеломомъ Дону», укладывающаяся в современные переводы только благодаря подмене «любо» на «либо». Значение же безличного сказуемого «любо» всегда было «мило, приятно», «по душе, нравится»; как пишет Г. Брызгалин, в казачьем языке это слово означает особую прелесть желательности; оно никоим образом не тождественно разделительному союзу «либо», и в данном случае говорит о том, что именно достигнуть Дона и быть на нем не убитым, а принятым как дорогой гость, как раз и является заветным желанием князя Игоря, то есть тем, что ему ЛЮБО. Ведь для того, чтобы «испити шеломомъ Дону», нужно этот шелом как минимум СНЯТЬ, то есть — перестать быть воином, прийти с миссией мира.
...Обуреваемый мыслями о жене и о невесте для сына, пренебрег князь даже знамением небес. «Хочу, — сказал он, — копье свое сломать на краю поля Половецкого. С вами, русичи, хочу приложить ум свой к тому, чтобы впредь приходить нам на Дон без опаски...»
Примерно так должен был пониматься данный фрагмент читателями XII века и, продолжая объяснять, чем же его манера отличается от Бояновой, Автор приводит далее образец того, как бы написал эту поэму его маститый «коллега по перу» или предшественник. «Не буря соколы занесе чрезъ поля широкая галици стады бежать къ Дону великому», — воспроизводит он стиль Бояна, напрямую возводя его к таким образцам обрядовой свадебной поэзии как приговор «Не ясный сокол с гнезда слетает — новобрачный князь со двора съезжает» или уже цитированные нами ранее строки «Не бывать ветрам, да повеяли, не бывать бы боярам, да понаехали...»
Что же касается истинного значения выражения «галици стады», то в данном случае и оно обозначает не «стаи галок», как то повсеместно трактуется переводчиками и комментаторами поэмы, а самые настоящие стада домашних животных — коз, коров, лошадей, овец, которых поезжане гнали вместе с собой как для своего собственного пропитания, так и для свадебного пира, а главное — для уплаты Кончаку КАЛЫМА за дочь-невесту. Ведь галица это вовсе не галки, которые почему-то ещё и «бежать к Дону стадами», галица — это широко распространенное на западной Украине название всякой домашней живности, что подтверждается как фундаментальным трудом В. Шухевича «Гуцульщина», так и бытующими ещё и по сей день поговорками и пословицами типа «На чужую галицу — не бросай палицу» и другими.
Вырисовывающийся из данного примера стиль Бояновых песен зримо говорит о том, что суть его «замышлений» сводилась лишь к наложению воспеваемого события на ритмико-символическую основу широко известных всем песен, и те уже «сами княземъ славу рокотаху». Естественно, что при таком творческом методе было невозможно «ущекотать» едким словом такие явления «былин сего времени» как предательство Святослава Киевскеого, ибо хотя запас песенных «матриц» и доходил у Бояна до «первыхъ временъ усобице», аналогов на каждый случай все-таки в этом арсенале недоставало. Поэтому вслед за воссозданием торжественного слога Бояна в духе «Не буря соколы занесе чрезъ поля широкая» идет и саркастический упрек ему в «лакировке» действительности:
