— Как скажете, мсье Мишаль. Только должен обратить ваше внимание, что происходящее существенным образом попирает права моего ребенка и наносит мне непоправимый моральный вред.
— Комиссия это, несомненно, учтет. Присаживайтесь, прошу вас. Ведь вы позволите, Александр Петрович?
— Теперь вы здесь распоряжаетесь.
— Благодарю вас за любезность. Пожалуйста, — последовал приглашающий жест в сторону Перегуды. — Подождем.
Ждать пришлось недолго.
В кабинет только что не вбежал огромный негр в распахнутой рыжей дубленке и с вылупленными глазами и первым делом рванулся к Павлу, игнорируя остальных. Тот лишь в последний момент, когда двухметровый детина с квадратным подбородком оказался в шаге от него, сообразил «отпустить» его, а когда боксерского вида мужик остановился и чуть расслабился, отпустил вожжи и оставшейся четверке. Все-таки нехорошо, когда члены высокой комиссии вбегают в таком вот расхристанном виде. Неприлично.
Негр обвел присутствующих все еще бешеным взглядом запарившейся после тяжелой скачки лошади.
— Господа, я рад вас приветствовать. — Он поднял руки и потряс кистями, как Генеральный секретарь на трибуне Мавзолея. — Что за срочность, господин Горнин?
— Здравствуйте, мистер Монрой. Раздевайтесь, присаживайтесь. Вам помочь?
— Я сам. И жду ответа.
— Произошло досадное недоразумение. Я вам сейчас все объясню.
Ничего объяснить он конечно же не успел. Потому что когда дубленка успокоилась на стуле, в кабинете появился еще один персонаж, на этот раз совершенно азиатской внешности, с абсолютно круглым лицом. В его узком разрезе глаз почти не видно было белков. Как выяснилось позже, наш брат, якут Николай Иванов. Потом были — немец с волосами ежиком, украинка с желтенькими, но заметными усиками над верхней губой и красавец Яков Голштейн, сын эмигрантов из Союза, с платиновым кольцом на пальце. И все они первым делом с интересом посматривали на Павла.
Для комфортного размещения комиссии и «приглашенных» места в кабинете Горнина не хватало, поэтому переместились в переговорную, где комиссия устроилась во главе стола, остальные — на его противоположном конце. Алла, как сомнамбула, шла перед отцом, который, хоть и старался держаться молодцом, чувствовалось, что ему не по себе.
Павел, заняв место справа от Горнина и рядом с Мариной, с интересом рассматривал комиссию. Мих Мих напротив — лицом к лицу. Не надо было быть магом для того, чтобы понять: при всей их внешней экзотичности, люди подобрались мощные, уверенные в себе и своих силах. Искорки, время от времени вспыхивающие над ними, явственно свидетельствовали о переполняющей их мощи. Просто из любопытства он прикинул расстановку сил. Этих шестеро — все накачанные, кроме, пожалуй, араба, который все еще восстанавливался. Он, Марина, Семенов и Горнин, который тоже пока не в полной силе. Злой Перегуда и Алла, пребывающая пока что в «пеленках». То есть как бы шесть на шесть. Но где в этом раскладе окажется семейная пара — неизвестно. Впрочем, все эти расклады не имели смысла — пока.
Минут пять два официанта из соседнего ресторана, не первый год обслуживающего гостей и — по случаю — сотрудников ООО «Лад», расставляли на длинном столе закуски и легкие напитки, со скрытым интересом посматривая на людей за столом. Но Лидочка, искушенная секретарским трудом, быстро разобралась, несколько визгливо торопя обслуживающий персонал. Впрочем, те ее слушались.
— Я должен сказать, — сказал круглолицый Иванов, — что это помещение просто на редкость чисто.
Речь, конечно, не шла о пыли либо отпечатках подошв ботинок на ковролине.
Члены комиссии покивали с той или иной степенью энтузиазма.
— Предлагаю перейти к сути, — торжественно объявил мсье Мишаль, занявший председательское место.
— Я хочу, чтобы мне объяснили, что вообще происходит, — громко заявила дама с волосками над губой. — Надеюсь, все присутствующие понимают, что комиссия не может собираться просто по чьей-то прихоти или глупости. Это баранина? — на расстоянии ткнула она пальцем в блюдо с мясными кусочками.
— Полагаю, куры, — скупо улыбнулся Горнин. — Отварные и запеченные. Ресторан этим славится. Рекомендую. Господа! Прошу вас всех попробовать. А суть дела вот в чем. Вот эта девушка, — он показал на Аллу, — совершила ряд уголовных — я подчеркиваю! — преступлений. Ограбления, убийство. К моему сожалению, я должен предполагать, что в данном случае за ее… Я не хочу высказывать беспочвенных обвинений, но у меня есть основания думать, что Роман Георгиевич создал из нее волшебную палочку.
— Простите? — спросил немец, не отрывая глаз от тарелки, в которую аккуратно накладывал закуски.
Павел смотрел на все это с недоумением. Он как-то иначе представлял себе заседание комиссии. Ну пусть не судебные мантии и накладные парики, но хоть какое-то подобие ритуальности. Всем встать, поклянитесь или еще что-то в этом роде. А тут — застолье. Закусочки, винишко, пивко, сигареты. Не разгулье, но все же как-то несолидно. Он вопросительно посмотрел на Мих Миха, но тот этого не заметил; он внимательно слушал Горнина, рассказывающего обстоятельства дела.
— Я не понял, — спросил Голштейн, отставив бокал с легким розовым вином. — Почему она прикрывалась М-матрицей господина Мамонтова! Мы можем ее спросить?
Перегуда, до этого ратовавший за то, чтобы его дочь расколдовали, вдруг запротестовал:
— Прошу вас, не надо. Пока, во всяком случае.
— Объяснитесь, — напористо сказала украинка. — Почему мы не можем выслушать, по сути дела, обвиняемую?
— Она беременна.
— Ну и что? Я тоже была беременной. Думаю, на этой стадии беременности наши вопросы ей не повредят, как не повредили ей и ее художества. Кстати, вы знали о них?
— Девять лет.
— Что «девять лет»? Я ничего не понимаю. Отвечайте по сути вопросов.
— Она беременна уже девять лет, — сказал Перегуда, глядя на женщину.
— Что?!
Несколько секунд в комнате царила тишина. Никто не ел, не пил, да, кажется, и не дышал.
Павел ничего не понимал. Как известно, беременность у женщин длится около девяти месяцев, но никак не лет. Но то, как отреагировали на это сообщение присутствующие, говорило о том, что сказанное отнюдь не ошибка и не розыгрыш. Как ему показалось, все были на грани испуга или даже слегка за ней. И все уставились на Аллу, сидевшую с кукольно-безучастным лицом.
Первым заговорил господин Мишаль, обращаясь к Перегуде:
— Вы не имели права начинать этот эксперимент без согласования с нами. В этой ситуации столько лет держать сообщество в неведении — очень похоже на преступление.
— Я сам узнал об этом совсем недавно, — ответил Роман Георгиевич, в упор глядя на араба.
— Тогда кто оставил плод во чреве? — с содроганием спросил Иванов.
