скоро должен отправиться в Шемаху. Стало быть, я ждал тебя. Ты гость дорогой мой, хотя и невольный гость.
Качах предложил поэту разделить с ним скромную трапезу, в знак дружбы обменялся с ним ружьем. В дружеской беседе он рассказал ему правду о своей жизни, полной тревог, опасностей, страданий, и Бестужев с лихвой отблагодарил качаха, увековечив его имя в своей знаменитой повести.
Мулла-Нур ускакал, простившись со своим конагом [38]. Но эта встреча навсегда запечатлелась в памяти писателя. Благородное сердце и ум Бестужева, его чистая незапятнанная совесть родили романтическую быль о смелом и гонимом судьбой азербайджанце. Но эта быль была не только о Мулла-Нуре, но и о самом Бестужеве, изгнанном из родного края, погибшем вдали от родины, которую он так безмерно и горячо любил.
Судьба лихорадочно бросала писателя по полям кавказской сечи. Своими боевыми подвигами он заслужил офицерский чин. Но царь, никогда не забывавший тех, кто поднимал против него меч, был беспощаден и неумолим. Приговор был оставлен в силе.
В начале 1837 года Бестужев вновь появился в Тифлисе. Он решил продолжать здесь свои занятия азербайджанским языком и искал себе преподавателя.
Ахундов оказался самым подходящим человеком. Начиная с 8 декабря 1836 года, он, продолжая работать в канцелярии главноуправляющего, одновременно состоял учителем азербайджанского языка при Тифлисском уездном училище, где в качестве исполняющего обязанности штатного смотрителя служил и Хачатур Абовян — великий армянский просветитель и писатель.
В этот период Ахундов уже часто обращался к поэзии и сочинял стихи в стиле классических поэтов Востока. Писал он обычно по ночам. Его комната тускло освещалась светом сальных свечей домашнего изготовления. Работал он, сидя на ковре по-восточному, писал тростниковым каламом, держа бумагу для удобства на особой подставке: приходилось много писать, и рука быстро утомлялась. Бумаги он складывал в небольшой сундук, который заменял ему письменный стол.
Простота, общительность Ахундова привлекали к нему людей. Он любил посмеяться, пошутить, был очень приятным собеседником. Все это нравилось Бестужеву, и он часто приходил к нему, чтобы не только заниматься азербайджанским языком, но и дружески провести время. Бывал и Мирза Фатали у Бестужева.
Эти встречи много давали Ахундову. Они были настоящей школой жизни. Из бесед с Александром Александровичем Бестужевым он узнавал многое такое, чего никогда бы не узнал из книг. Постепенно он начал понимать, что и в России народ живет в неволе, что и там существуют беззаконие и несправедливость. Он осознал, что жизнь значительно сложнее, чем представлялось ему до сих пор.
В Тифлисе несколько лет тому назад был раскрыт заговор против русского самодержавия представителей высшей знати и некоторых членов бывшего грузинского царского дома. То, что грузинские дворяне намеревались восстать против русского царя, Ахундову было понятно: они стремились восстановить грузинское царство во главе с Багратидами. Но почему русские поднимаются против своего царя, этого он долго не мог понять. Только благодаря беседам с Бестужевым Ахундов стал видеть настоящую правду жизни. Значит, царь и русский народ не одно и то же. Любить Россию — значит любить русский народ, а не царя. Передовую русскую литературу создали не цари, а Ломоносов, Радищев, Карамзин, Крылов, Пушкин.
Царь послал Грибоедова в Тегеран и дал растерзать его фанатичной толпе! Это он получил за голову того, кто создал 'Горе от ума', несколько бриллиантов короны иранского шаха, отправил в ссылку русских офицеров! Где же правда? Как же относиться к царю? Ахундов не мог ответить на этот вопрос. Он сам служил царю… Вот эполеты, которые он уже стал носить, они тоже царские… Что же делать? Ему казалось, что если он найдет место на казенной службе, все разрешится: он будет счастлив и поможет своему народу… Оказывается, что все не так-то просто… Надо много еще читать, надо ближе познакомиться с лучшими людьми России. Быть может, они подскажут ответ на тревожный вопрос: что делать?
Кончались грезы, начиналась сознательная жизнь, полная тревог и жестоких испытаний.
Однажды в вечернюю пору, увлекшись беседой, Бестужев и Ахундов долго бродили по улицам Тифлиса. Изредка попадались прохожие. Когда они вышли к широкой и просторной городской площади, показался силуэт горы Давида.
— Там, — сказал Бестужев, показывая в сторону горы, — похоронен Грибоедов. Его звали Александром. И меня тоже зовут Александром.
— Александр Александрович! Почему вы так часто вспоминаете о смерти? Разве вы боитесь ее?
— Нет, дорогой, не смерти боюсь я…
Они стояли рядом. Из-за облаков выглянула молодая светлая луна, своим серебристым сиянием осветила вершину Давида.
— Я не боюсь смерти! — продолжал Бестужев. — Но я знаю, что моя смерть придет здесь, в ваших горах. Одного Александра убила фанатичная толпа, меня убьет свинцовая пуля.
— Вы писатель. Вас любят, вас должны беречь.
— Вы еще молоды, Мирза Фатали, и не знаете, что нас нарочно посылают под пули…
— Кто может желать вашей смерти?
— Царь. Русский царь! Ни одного из нас он не помилует. Все ссыльные обречены на гибель.
Мимо прошла шумная компания тифлисцев.
— В Тифлисе весело… Хороша грузинская ночь. Но мне здесь душно, я ищу и никак не могу найти свою смерть.
— Вам нужно повеселиться.
— По мере сил и возможностей своих я это иногда делаю. — Потом, подумав, добавил: — Кстати, завтра у меня соберутся друзья. Приходите. Будем пить старое кахетинское. Будет и музыка. Хорошо бы послушать восточные песни.
— У меня есть старый знакомый ашуг Саттар. Хороший певец. Хотите, я приду с ним вместе?
— Конечно. Обязательно приходите с ним.
Они попрощались. Бестужев крикнул вслед удаляющемуся Ахундову:
— Не забудьте про ашуга Саттара!
На следующий день, как только кончились служебные занятия, у Бестужева собрались гости. Вместе с Ахундовым пришел и ашуг.
Веселье было в разгаре. О горькой, обездоленной страдальческой жизни пел Саттар, глухо раздавались звуки бубна, жалобно стонала кеманча.
В окружении своих друзей, рядом с Ахундовым, любовно положив руки на плечи соседей, сидел Бестужев. В глазах его была печаль, на устах — невысказанная жалоба. Пламя камина бросало яркий свет на лица. А песня все лилась.
Рядом с Саттаром — слепой кеманчист-армянин. Забывшись, в полудремоте бьет в свой бубен юный азербайджанец.
Когда Саттар кончил песнь, на мгновение воцарилась глубокая тишина. Все молчали, как будто находились в священном храме.
Наконец раздался гром рукоплесканий. Низко поклонились гостям Саттар и музыканты. Денщик поспешно обходил всех, разливая вино в бокалы. Бестужев в приподнятом настроении громко сказал денщику:
— Вина музыкантам!
— Спасибо, ага, — проговорил Саттар. — Мы мусульмане. Шариат запрещает нам пить вино.
Бестужев подошел с бокалом к музыкантам, показал на смеющегося Ахундова. Тот стоял и, о чем-то рассказывая, чокался с приятелем.
— Мирза Фатали тоже мусульманин. Почему же шариат ему разрешает, а тебе нет?
— Он молод, ему все разрешено. Он мой друг и пьет за нас двоих. Не так ли, Мирза?
Ахундов услышал слова Саттара. Обернувшись, сказал:
— Это верно, Саттар. Я пью за нас двоих. Но почему наш кеманчист не пьет? Он же христианин…
Кеманчист поблагодарил за поднесенное вино:
— Саттар-джан! Гостям нужно сыграть что-нибудь народное, — предложил он.
