выпил вино этой полной чаши'. Как видно из приведенных строк, Ахундов называет трех предшественников Пушкина: Ломоносова, Державина, Карамзина. Он дает высокую оценку русской литературе. Надо заметить, что и Белинский в своих знаменитых 'Литературных мечтаниях' уделял особое внимание именно Ломоносову, Карамзину, Державину, Пушкину.
Эти положения Белинского лежат в основе отношения молодого Ахундова к русской литературе. 'С Ломоносова начинается наша литература, — писал великий критик. — Он был ее отцом и пестуном; он был ее Петром Великим. Нужно ли говорить, что это был человек великий и ознаменованный печатню гения?' Вслед за Белинским Ахундов отмечает гений Ломоносова, украсившего 'обитель поэзии'. Белинский считал имя Карамзина бессмертным, но не столько ценил художественные творения писателя, сколько его 'Историю Государства Российского'. Ахундов, соглашаясь с Белинским, обходит молчанием художественное творчество Карамзина и отмечает только его образованность, его знания: 'Карамзин наполнил чашу вином знания'.
Для Ахундова Пушкин был подлинным гением, олицетворением духовного величия русского народа, владыкой поэтической державы.
'Прицелились в него смертной стрелой. Исторгли корень его бытия,
Черная туча по воле их одной градиной побила плод его жизни.
Грозный ветер гибели потушил светильник его души.
Как тюрьма, стало мрачно его тело.
Старый садовник — свет пересек его стан безжалостною секирой, как юную ветку своего цветника.
Глава его, в которой таился клад ума, волей змее-нравного рока стала виталищем змей.
Из сердца, подобного розе, в которой пел соловей его гения, растут теперь тернии.
Будто птица из гнезда, упорхнула душа его, — и все, стар и млад, сдружились с горестью.
Россия в скорби и воздыхании восклицает по нем: 'Убитый злодейской рукою разбойника-мира!'
Лира Ахундова громко прозвучала, он вместе с передовыми людьми России, вместе с русским народом горестно оплакивал смерть поэта.
Знал ли Ахундов подлинных убийц Пушкина? Возможно, он догадывался о том, кто они. Во всяком случае, он говорит о смертельной стреле, которой прицелились в него, о 'разбойнике-мире', убившем поэта.
Ахундов оплакивает Пушкина как своего учителя, как самого любимого поэта. Поэтический венок, возложенный на свежую могилу русского гения — 'Элегическая касыдэ на смерть Пушкина' явилась началом идейного подъема Ахундова.
На Востоке поэты обычно избирают себе псевдоним. Низами, Физули, Вагиф — это не настоящие имена поэтов, а их псевдонимы. Ахундов избрал своим псевдонимом простое, но многозначительное слово: Сабухи.
Сабухи, Сабухия — утреннее питье, похмелье. Почему Ахундов выбрал такой псевдоним? Он хотел символически выразить свое состояние после долгого сна, свое отрезвление, пробуждение. Иносказательно он хотел назвать себя отрезвляющим напитком, человеком Утра, 'ранним'.
Такое объяснение дает и журнал 'Московский наблюдатель' в своем примечании К переводу элегии Ахундова, напечатанной в 1837 году. 'У восточных поэтов есть обычай сверх настоящего имени принимать поэтическое, как в Римской Аркадской академии Сабухи (ранний) — имя сочинителя Мирзы Фехт-Али [39] Ахундова'.
И Ахундов действительно был для азербайджанского народа человеком Утра, разбуженным грохотом и шумом шагающего века.
'Элегическая касыдэ' как бы говорила, что Пушкина оплакивали не только русские, но и другие народы, что весь передовой Восток оделся в траур, скорбя о понесенной утрате.
Перевод элегии был сделан самим Ахундовым и послан в редакцию журнала 'Московский наблюдатель'. Она была напечатана в XI книге журнала с редакционной старей, которая назвала ее 'прекрасным цветком, брошенным на могилу Пушкина'. 'Мы от души желаем успеха замечательному таланту, — писала редакция, — тем более, что видим в нем такое сочувствие к образованности русской'.
Только ли сочувствие? Только ли к образованности? Над этим вопросом стоит немного призадуматься. Если лучше изучить идейные взгляды молодого Ахундова, станет ясно, что здесь выражено не только сочувствие, но и глубокое сознание того, что только в дружбе и солидарности с русским народом народы Востока сумеют добиться своей свободы, своего культурного возрождения. И Ахундов не ошибся. Дальнейшая его жизнь покажет, что путь, избранный им, был правилен. Другого пути, ведущего к прогрессу, не существовало. 'Стон в стихах Сабухия' звучал в унисон биению скорбного сердца великого русского народа.
В мае 1837 года была предпринята военная экспедиция к мысу Адлер. В экспедиции участвовали Бестужев и Ахундов. Во время стоянки в Сухуми Бестужев перевел прозой 'Элегическую касыдэ'. Перевод долгое время хранился в архиве Ахундова и только в 1874 году был опубликован в журнале 'Русская старина'. По роковому стечению обстоятельств перевод элегии оказался последней работой А.А. Бестужева. Через три дня писатель был убит в стычке с горцами.
10
Высокие, вечно покрытые снегом горные вершины Кавказа лежали между Россией и Азербайджаном. Когда-то в древние времена кочующие племена не могли их преодолеть. Но Россия проложила путь к южным землям, и огромный мост, перекинутый через пенистые и бурные горные реки, глубокие ущелья и громады скал, устремленных к небу, соединил народы. Царизм угнетал их, душил, железным сапогом топтал их плодородные поля. Но народы мечтали о дружбе, мире, свободе. Лучшие сыны их протягивали друг другу руки, и дружеское пожатие говорило о братстве и союзе. Они вместе ненавидели царских палачей и, словно сговорившись между собой, пели созвучные песни. И не случайно, что в то время, когда Ахундов писал свою элегию на смерть русского поэта, мрачное петербургское небо прорезали гневные и пламенные стихи нового гиганта русской поэзии Михаила Юрьевича Лермонтова. Многострадальная судьба поэта привела его в Грузию. 'Изгнанный из страны родной', Лермонтов был определен в Нижегородский драгунский полк, стоявший в это время в Кахетии.
В полку он встречался с грузинскими офицерами, бывал в Цинандали, в родовом имении грузинского поэта Александра Чавчавадзе. Чарующая красота Грузии, полная своеобразия жизнь народов Кавказа вдохновили поэта на создание прекрасных поэтических произведений. С глубоким интересом изучал Лермонтов жизнь и людей Кавказа и воспевал его со страстной любовью:
Здесь, на Кавказе, Лермонтов подружился с ссыльными декабристами, с поэтом А. Одоевским, памяти которого он впоследствии посвятил стихотворение:
10 октября 1837 года в Тифлисе состоялся царский смотр полкам, принимавшим участие в летней экспедиции против горцев. В параде участвовали четыре эскадрона Нижегородского драгунского полка. С берегов Черного моря в Тифлис возвратился отряд главноуправляющего Грузией, в котором служил и Мирза Фатали Ахундов.
Таким образом, Лермонтов и Ахундов одновременно находились в Тифлисе. В этом городе Лермонтов встречался с Александром Чавчавадзе, двери дома которого 'всегда были открыты для бесконечного множества родных, друзей, знакомых'. Здесь 'веселились, пировали, плясали досыта'. Частыми гостями Чавчавадзе бывали юный поэт Николоз Бараташвили, Бакиханов, Ахундов.
