Невыносимая жестокость

триста двадцать оплаченных часов службы среднего и младшего юридического персонала. Пятьсот два часа оплаченных услуг, оказанных юристами и консультантами. Шестьсот восемьдесят часов сугубо адвокатской работы, оплаченных по высшей ставке. И еще добавим к этому восемьдесят пять обедов в ресторане за счет клиента. Отличный результат. Мои поздравления.

Над дубовым столом медленно поднялась слабая старческая рука, высохшая, словно пергамент, с узловатыми суставами и выпирающими венами. Она дрожала, будто осенний лист, готовый сорваться с ветки при ближайшем порыве ветра.

Майлс поспешно шагнул и пожал протянутую руку. Он чуть не вскрикнул, когда ощутил это сухое, ледяное, словно неживое прикосновение.

— Должен вам сказать, уважаемый коллега и партнер, что в последнее время вы стали настоящим локомотивом, который тащит за собой всю нашу фирму. — Прохрипев эти слова, старик откинулся и серым обложенным языком провел по сухим губам.

Майлса передернуло, и он несколько секунд помолчал, прежде чем собраться с силами и ответить.

— Благодарю вас, Герб, — сказал он, наконец.

«Локомотив, который тащит за собой всю фирму».

Повторяя по пути обратно в кабинет эти слова, Майлс гадал — считать ли эти слова человека-легенды Майерсона комплиментом или проклятием.

Следующие несколько часов Майлс провел за своим письменным столом, глядя в потолок. Дела были отложены, а голова занята размышлениями на тему бренности и ничтожности человеческого существования на примере его собственной жалкой жизни и пустого будущего, перспектива которого более всего удручала его.

Самое смешное заключалось в том, что Майлс сам целенаправленно шел к этому всю свою сознательную жизнь, начиная со старших классов школы. Блестяще закончив ее, он столь же усердно занимался в колледже и получил стипендию на обучение в Высшей юридической школе Колумбийского университета. Там он поставил себе целью стать лучшим адвокатом страны. Когда же речь зашла о специализации, он так же быстро и уверенно, раз и навсегда сделал выбор. Его не прельстила благородная карьера адвоката по гражданским правам — защитника угнетенных. Не стал он и адвокатом по уголовным делам — тем, кто защищает невиновных и ищет смягчающие обстоятельства для людей, пусть и оступившихся, но имеющих право на защиту. Нет, выбор Майлса Мэсси оказался иным: он решил стать едва ли не самой паршивой овцой в разношерстном юридическом стаде. Он выбрал своей специализацией юридические услуги в бракоразводных процессах, то есть решил наживаться на расстроенных чувствах и алчных наклонностях богатых, избалованных и тщеславных людей.

«С таким же успехом я мог бы стать какой-нибудь породистой собачкой — пекинесом, например, — мрачно вздохнув, подумал Майлс. — Жил бы так же в свое удовольствие, только играл бы на других инстинктах какой-нибудь богатой дамочки».

Самое же страшное заключаюсь в том, что, как неожиданно осознал Майлс, у него помимо работы не было ничего. Ради того, чтобы оказаться на вершине этой мусорной кучи, именуемой Голливудом, он пожертвовал всем — нормальной жизнью, временем, простыми, не основанными на бизнесе человеческими отношениями, собственным счастьем, — в общем, всем, чего только требовало всепожирающее чудище призрака успеха.

Ему приходилось врать, обманывать, идти напролом или огибать острые углы, работать локтями, ставить подножки и шагать по трупам, он все время балансировал на грани законности и преступления, а порой даже перешагивал эту грань, — и все это во имя победы, во имя успеха. «Ну и в чем я преуспел? Ради чего все это было?» — подумал Майлс. Оказывается, ради возможности закончить жизнь, как Герб Майерсон — живой мумией, одинокой, никого не любящей и никем не любимой, мумией, жизнь в которой поддерживается посредством капельницы, а в дальнейшем, вероятно, и целой груды прочего медицинского оборудования: искусственных почек, сердца, легких, а может быть, и мозга, если такой придумают. И что еще, кроме ухищрений медиков, сможет поддержать эту жизнь? Алчность? Профессиональный азарт? Прямо скажем, не густо.

«Вы настоящий локомотив, который тащит за собой всю нашу фирму», — вот наиболее близкое к человеческому проявление эмоций, какое когда-либо выразил Герб. Может, в свое время нечто подобное станет единственно возможным и для Майлса.

В общем, пользуясь тем, что образное мышление еще не до конца отказало ему, Майлс представил себе простирающееся перед ним будущее как марсианскую пустыню, ледяную, безжизненную и сюрреалистическую.

Его мрачные мысли были прерваны бестактно позволившим себе ожить динамиком интеркома:

— Мистер Мэсси?

— Я же просил ни с кем меня не соединять. Никаких звонков, — не то раздраженно, не то умоляюще почти простонал он. — Я сегодня не в настроении.

Про себя он при этом подумал: «Хорошо выкрутился. Даже здесь профессиональная привычка не подвела. Надо же так выразиться: не в настроении, при том, что в этот момент у меня, кажется, вся жизнь идет под откос».

— Прошу прощения, мистер Мэсси, но мне почему-то кажется, что вы не будете против выслушать следующую информацию: Мэрилин Рексрот хочет вас видеть.

Майлса словно током ударило. Разряд пробежал шаровой молнией по всему его телу от живота до мозга и где-то в недрах последнего взорвался, на миг, лишив Майлса способности к какому бы то ни было рациональному, логическому восприятию мира.

— М-м-м… Мэрилин Рексрот? Она на проводе? Спроси ее, когда она хотела бы…

— Она уже здесь.

Эти три простых слова обрушились на Майлса с силой внезапно съехавшего с горного склона ледника.

Ему стало одновременно холодно и жарко. Такое противоречивое сочетание не могло не вызвать естественной физиологической реакции: пот покрыл все его тело, промочив рубашку едва ли не насквозь. Майлс оглядел кабинет, словно выискивая место, где можно понадежнее спрятаться. Похоже, слова Дженис не только ошеломили его, но даже в какой-то степени заставили запаниковать. Собравшись с силами, он сделал попытку пошутить:

— Она что, вооружена? — спросил он в микрофон и для большей убедительности рассмеялся. Этот смех почему-то получился больше похожим на кашель. Наконец, более или менее придя в себя, Майлс снова наклонился к микрофону и уже почти обычным голосом сказал:

— Передайте мисс Рексрот, что я приму ее буквально через минуту.

Удалившись в смежную с кабинетом личную ванную комнату, он посмотрел на себя в зеркало и подумал, не принять ли на скорую руку душ. Впрочем, это потребовало бы не одной минуты, а, по меньшей мере, нескольких, а кроме того, глядя на свое отражение, Майлс убедился в том, что выглядит он вовсе не так уж плохо. Мысль о душе он отбросил и ограничился тем, что поправил прическу при помощи геля и щетки, а также хорошенько сполоснул лицо холодной водой. Эта процедура освежила его, но не вернула полностью былой уверенности. Задержавшись перед зеркалом, Майлс погримасничал, отрабатывая нужную мимику и выбирая подходящее выражение лица.

— Мэрилин, как это мило… — Недовольно скривившись, он попробовал еще раз, взяв на полтона ниже:

— Мэрилин, как мило с вашей стороны…

Это было уже лучше. Для большей уверенности он провел пальцем по отполированным до ослепительного блеска передним зубам и услышал легкий поскрипывающий звук, какой бывает на дне хорошо начищенной кастрюли. Выбрав из своего арсенала подходящую по ширине и благодушию вкрадчивую улыбку, он попробовал снова:

— Мэрилин! Как я рад… Мэрилин! Как приятно…

Вернувшись в кабинет, он наклонился к микрофону и произнес:

— Дженис, пожалуйста, пусть мисс Рексрот войдет. Да, чуть не забыл: никаких звонков.