замышляет установить свое господство. Поэтому давайте немедленно выступим против него и поставим его на место, чтобы впредь не только самим жить в безопасности, но и освободить порабощенных ныне эллинов». Так говорили коринфяне.
125. Выслушав мнение всех союзников, лакедемоняне провели голосование среди всех присутствующих по порядку, не делая различия между большими и малыми городами. И большинство городов подало голос за войну1. Сразу же выполнять это решение было невозможно ввиду недостаточной подготовленности к войне пелопоннесских союзников. Поэтому постановили, чтобы каждый город сделал необходимые приготовления, и притом немедленно. Тем не менее подготовка к войне заняла много времени (хотя и не целый год)2, прежде чем дело дошло до вторжения в Аттику и открытого начала военных действий.
126. Тем временем лакедемоняне вновь отправили посольство в Афины с жалобами, чтобы иметь более веский повод1 к войне, если не получат от них удовлетворительного ответа. Прежде всего лакедемоняне потребовали через послов очистить город от осквернения2, причиненного храму богини. Это осквернение состояло в следующем. Жил в старину3 в Афинах некто Килон, олимпийский победитель4, человек влиятельный и знатного рода. Он взял себе в жены дочь мегарца Феагена, в то время тирана Мегар. Этому-то Килону, вопросившему оракул в Дельфах, бог изрек прорицание: на величайшем празднике Зевса Килон должен овладеть афинским акрополем. Во время игр в пелопоннесской Олимпии Килон с отрядом вооруженных людей, присланных Феагеном, и своими приверженцами захватил акрополь, намереваясь стать тираном. Он полагал, что это и есть тот «величайший праздник Зевса», о котором изрек ему оракул, и что он как победитель в Олимпии имеет особое основание толковать оракул именно так. Подразумевалось ли в вещании «величайшее празднество» в Аттике или где-либо в другом месте, об этом Килон не подумал, а оракул не разъяснил. (Ведь в Аттике также есть празднество — Диасии5, которые называются «величайшим праздником» Зевса Милостивого и справляются за городом.) На празднестве совершаются всенародные жертвоприношения; многие приносят жертвы, но не животные, а бескровные. Килон, считая, что правильно понял оракул, и приступил к задуманному делу. Едва об этом событии узнали в городе, как жители толпами сбежались с полей и, расположившись перед акрополем, осадили Килона с его приверженцами. Однако через некоторое время, утомленные осадой, они разошлись по домам. Охранять же акрополь поручили девяти архонтам с правом распоряжаться по своему усмотрению (в те времена большая часть государственных дел была в ведении девяти архонтов)6. Между тем осажденные Килон и его сторонники страдали от голода и жажды. Килону и его брату удалось бежать. Остальные же, находясь уже при смерти, сели у алтаря богини, как умоляющие о защите. Когда афинские стражи акрополя увидели, что осажденные вот-вот умрут в святилище, они вывели их оттуда, пообещав не причинять вреда, а затем умертвили. Убили также несколько человек, искавших спасения в святилище Милостивых богинь7. С тех пор всех участвовавших в этом святотатстве и их потомков стали называть нечестивцами и осквернителями богини. Афиняне изгнали этих нечестивцев, а впоследствии лакедемонянин Клеомен8 с помощью восставших афинян вторично изгнал живущих, а кости умерших велел вырыть из могил и выбросить из страны. Однако позже изгнанники возвратились, и их потомки9 еще и поныне живут в городе.
127. Эту-то скверну лакедемоняне и потребовали изгнать, прежде всего для того, чтобы умилостивить богов, но также и потому, что, как им было известно, Перикл, сын Ксантиппа, был причастен к этой скверне со стороны матери1. Лакедемоняне считали, что после изгнания Перикла они легче справятся с афинянами. И хотя прямо на изгнание Перикла нельзя было рассчитывать, но все же лакедемоняне надеялись этим подорвать его положение в государстве, так как его несчастное родство могло быть сочтено частично причиной войны. Действительно, Перикл был в то время самым влиятельным человеком2 и пока стоял во главе государства, всегда был врагом лакедемонян. Он не только не допускал уступчивость, но, напротив, побуждал афинян к войне.
128. В свою очередь, афиняне также потребовали от лакедемонян очиститься от скверны, изгнав виновников преступления на Тенаре: некогда лакедемоняне убедили илотов, нашедших убежище в святилище Посейдона на Тенаре, выйти оттуда и вероломно умертвили их. Это святотатство и было, по мнению самих лакедемонян, причиной великого землетрясения в Спарте. Кроме того, афиняне выставили лакедемонянам требование очиститься от святотатства, которым они запятнали себя против Афины Меднодомной1. Состояло оно вот в чем. После первого отрешения2 Павсания от должности главнокомандующего на Геллеспонте лакедемоняне привлекли его к суду, но оправдали3. Однако главнокомандующим от имени государства на Геллеспонте его уже не послали. Тем не менее Павсаний по своему почину снарядил гермионскую4 триеру и прибыл на Геллеспонт якобы для того, чтобы сражаться за дело эллинов5, а в действительности для тайных переговоров с персидским царем (что он, впрочем, сделал уже и раньше, стремясь к владычеству над всей Элладой). Первым шагом к тому, чтобы завязать сношения с персами, была услуга, оказанная царю Павсанием по следующему поводу. После отъезда с Кипра во время первого пребывания Павсания на Геллеспонте в его руки при взятии Византия6 попало среди пленников мидийского гарнизона несколько близких родственников царя. Без ведома остальных союзников Павсаний отослал их царю (по его утверждению, пленникам будто бы удалось бежать). А устроил этот побег Павсаний с помощью эретрийца Гонгила7, которому поручил ведать городом и отдал пленников. Этого Гонгила он отправил к царю с посланием, в котором, как выяснилось впоследствии, писал вот что: «Павсаний, спартанский предводитель, желая оказать тебе услугу, отсылает тебе этих взятых им пленников8. Я готов, если тебе угодно, взять твою дочь в жены9 и подчинить Спарту и всю остальную Элладу твоему владычеству. В союзе с тобой, полагаю, я в состоянии это совершить. Если тебе по душе эти мои предложения, то пошли к морю верного человека для продолжения этих переговоров».
129. Таково было содержание послания. Получив его, Ксеркс обрадовался и отправил к морю Артабаза1, сына Фарнака, с повелением управлять Даскилийской сатрапией2, отрешив Мегабата, который прежде правил ею. Царь приказал также Артабазу немедленно передать Павсанию в Византии ответное послание с предъявлением царской печати и все поручения Павсания по царским делам выполнять точно и неукоснительно. Прибыв в назначенное место, Артабаз выполнил все царские поручения и передал ответное послание. А в ответе царь писал вот что: «Так говорит царь Ксеркс Павсанию. Добрая услуга, которую ты оказал мне спасением моих пленных людей, которых ты прислал ко мне из-за моря из Византия, записана и хранится на вечные времена в памяти нашего дома. Твои предложения мне по душе. Ни днем, ни ночью3 не прекращай трудов, выполняя свой замысел. Знай, что для выполнения твоего замысла будет у тебя всегда сколько угодно золота, серебра и достаточное войско, где бы оно ни потребовалось. Я послал к тебе Артабаза, доблестного мужа. Ему ты можешь довериться и обсудить с ним наше общее дело, имея в виду наибольшую выгоду для нас обоих».
130. Получив это царское послание, Павсаний (который и раньше был в великом почете у эллинов как главнокомандующий при Платеях) теперь еще более возгордился. Не довольствуясь прежним простым образом жизни, он стал носить мидийское платье и после отъезда из Византия ехал через Фракию в сопровождении мидийских и египетских телохранителей; он завел роскошный персидский стол и, не будучи в состоянии скрыть свои настроения, уже в мелочах обнаруживал, чего можно ожидать от него в будущем. Нелегко было получить к нему доступ1, и его высокомерные повадки делали невозможным всякое общение с ним. Именно по этой причине союзники главным образом и перешли к афинянам2.
131. А лакедемоняне, узнав о таком поведении Павсания, именно тогда в первый раз отозвали его, а затем он, отплыв без приказания в Геллеспонт на упомянутом гермионском корабле, видимо, продолжал вести себя по-прежнему. Когда афиняне силой заставили его покинуть Византии, Павсаний не возвратился в Спарту, а поселился в Колонах Троадских
