шантажировал дочек недолго. Завел по-тихому любовницу, всё собирался от мамаши уйти, пожить напоследок на широкую ногу, а имущество свое новой жене оставить. Доказав, что надоели мы папаше за его век хуже осени. Вот только до желанного расставания не дотянул, помер на шестом десятке. К вящему мамочкиному торжеству.
Зато рассказы о прелестной соседской дочери преследуют каждую из нас с раннего детства. Где-то рядом вечно маячил призрак идеальной девочки, ласковой и благодарной, внимающей речам нашей маменьки, точно Моисей — слову господню. Призрачные наушницы во всем превосходили любую из нас. И вполне могли нас заменить. В сердце, в жизни, в завещании мамочки. «О сколько их упало в эту бездну»…
Когда мы были школьницами, в рассказах фигурировали наши однолетки, отличницы-спортсменки- аккуратистки. Повзрослели мы — и наперсницы повзрослели. Стали студентками-отличницами- спортсменками. А теперь мамулиным протеже, по идее, должно за сорок перевалить. Ан нет. Сорокалетние — бабы себе на уме, соперницы с форой в два десятилетия. Зато их детки, одного возраста с Геркой — то, что надо. Почтительны, скромны, прилежны. С во-от такими чуткими ушами. Куда наша маман складирует свой драгоценный жизненный опыт.
И ведь знает, знает цену этому прилежному почтению и скромному прилежанию. Знает, что сварливиц вроде нее окучивают не из любви, а из корысти. Нас продавить надеется. Продавить до услужающего состояния, когда родных сестер за лишний пунктик в завещании предаешь, когда за ласковый кивок дурной бабы всей душой подличаешь, когда себя от жадности не помнишь…
Эх, мама, мама! Как же ты за столько лет не поняла: мы хоть и не святые нищеброды, а за твое «варенье на завтра» на задних лапках ходить не станем. И друг друга подставлять не станем. Потому что если встретилась тебе в жизни дружба, то с нею как с любовью надо обращаться — бережно и благодарно. А мы не просто сестры. Мы очень дружные сестры. Несмотря на то (или благодаря тому?), что мы такие разные.
В приключенческой литературе моменты интеллектуальных находок вечно за кадром остаются. Герои бесперечь блуждают в таинственных местах и без устали рубят таинственных монстров. Не дав себе труда выяснить, из кого они мясцо чоу мейн по-китайски нарезают. Иной раз так и крикнула бы: да стой ты, трансформер картонный! Поговори с чудищем по-человечески — и сразу на следующий уровень выйдешь!
Ради оживляжа своего вояжа мне следовало бы кинуться на непутевую маменьку с крестом, мечом, осиновым колом и прочим инструментарием чудоюдоборца. И опробовать эти убогие антимагические средства перед тем, как она меня прикончит. Если прикончить меня входит в задачу. А то ведь подвесит на ржавых кандалах в темнице сырой, и виси себе, покачивайся — день за днем, год за годом…
Но я решила действовать разумно.
Уничтожить противника — дело второе. Первое — выжить в ходе уничтожения. И самой выжить, и Дубину мамашиному хитроумию не скормить. Он дурак, его уже однажды на человеколюбии поймали.
Геркулес в тот знаменательный день меня к маменьке за шкирдон притащил. Думал, здесь напарницу дорогую от всех хворей вылечат. Включая душевную. И в результате синьора мамуля, закосив под колдуна вуду, вытащила из меня суккуба. Так до сих пор и не знаю, с какой целью.
Хотя узнать пора бы. Расспросить пора и ламию, и суккуба: а вы, собственно, кто такие? И зачем вошли в мою жизнь, в мой разум, в мою плоть? Причем не поодиночке опрашивать, а всей компанией. Поодиночке эти монстрилы будут водить тебя за нос, как Талибан американцев.
Долго ли девушкам собраться вчетвером в кафе? У Кэрри Брэдшоу узнайте! И вот, я уже сижу со всеми своими альтер-эго, будто обаяшка Кэрри с Мирандой-Самантой-Шарлоттой за вечерним десертом. Причем не где-нибудь, а в кафе Starbucks на Ку-дамм в Берлине, любимой Мекке шопинга для крупных дам и крупных мужчин.
Никого из нас, удобно устроившихся в креслах у окна и глядящих сверху на Курфюрстендамм, мелкой не назовешь. Дракон, ламия, суккуб и киллер в женском облике — отнюдь не субтильные созданья. Берлинцы с привычным хладнокровием не обращают на нас, фриков, никакого внимания. Думают, мы тут лав-парада ждем. Или с прошлого гостим, никак костюмы на цивильные не поменяем.
Единственная, кто привлекает взоры — это суккуб. И не тем, что кожа у нее приятного мебельно- краснодеревянного цвета, а всей одежды — мизерное количество проклепанных ремешков. Тут и не такие наряды видали. Берлинцы, как говорится в путеводителе, открыты для новых веяний. Но даже для них веяния (я бы сказала «миазмы»), исходящие от суккуба, СЛИШКОМ новы. От суккуба пахнет развратом. Нет, не сексом, не спермой, не феромонами и не дешевой кожей садомазо-прикидов. Именно развратом.
Наконец-то я могу рассмотреть этого непрошенного гостя своей психики в деталях. Ее главный козырь — совсем не красота, которой она, откровенно говоря, не обладает. Ее козырь — да нет, просто джокер — это обещание преступления. Преступления табу и запретов. Тех самых, неприкосновенных. Снести которые значит превратиться в отщепенца, в маньяка, в урода, коему воды перед смертью не подают и грехов не отпускают. Суккуб отыскивает маленькое грязненькое чудовище в каждом мозгу и беззаботно предлагает: повеселимся? Без последствий. Соглашайся — и я все устрою!
И откуда во МНЕ могла завестись натуральная бордельная мамка? Загадки сферы сексуальности. Отринутой и задавленной в ходе освоения сферы особо тяжких преступлений. Что поделать: лишь в кино женщины-киллеры щеголяют чисто женскими выпуклостями и чисто женским обаянием. Реальный киллер — существо бесполое. Как, впрочем, и суккуб.
Но пока эта бесполая врушка изображает суперсекси, мы вряд ли сможем поговорить нормально. Я загривком чувствую: напряжение в зале растет. Впрочем, суетиться не стоит. Поглядим, как дело обернется.
Итак, сидим себе, любуемся на реку огней, текущую в обе стороны магазинами, ресторанами и отелями.
Дракон жрет морковно-ореховые carrot cake — уже пятую штуку жрет, если мне память не изменяет. Берет весь торт целиком (нет, никаких «to go», голубчик, мы его здесь съедим, резать тоже не надо, давай сюда подносик), вызывая нервный тик у парня за стойкой, подходит к столу, обводит нас приглашающим взором, потом втыкает коготь в центр кондитерского сооружения в полметра диаметром и тащит в ротик с укоризненной миной. Дескать, если никто не готов присоединиться к моей скромной трапезе, придется самой…
Не, никто не готов. Ламия по имени Фурия лопает креветок, которых в Starbucks отродясь не подавали. Чистит их прямо на стол и ест сырыми. С пивом. Сочетание для меня немыслимое. Суккуб пьет эспрессо. Литрами. В жизни не видела, чтоб человек пил эспрессо из самых больших старбаксовских кружек. У нормального существа и после небольшой чашечки местного эспрессо в животе бабочки порхают. Но суккубу нужно много энергии, не то она станет жрать посетителей и лампочки.
Хуже всех веду себя я. Я делаю то, чего отродясь в этом кафе не делала. Я курю сигару. Настоящую кубинскую кохибу ручной скрутки из тех, что любимы Фиделем Кастро и мной. В верхнем мире все еще живо и возможно — и стоит рядом пахнущий невероятной крутостью хьюмидор[53] и удобная старинная гильотинка для сигар, которая одним своим видом заставляет губы курильщика восторженно округляться.
Дождалась-таки неприятностей наша компания, в которой только бешеный мизогинист способен увидеть милых дам из «Секса в большом городе»! К нам направляется развеселый мужичок с сакраментальным: «Не меня ли вы ждете, девочки?» Суккуб поднимает вспыхнувшие янтарем глаза. Фурия чуть шире приоткрывает рот, ее ядовитые зубы начинают выдвигаться. Я чуть заметно качаю головой. Без убийств, дорогие мои, без убийств.
Мужик продолжает пороть непристойную чушь. Конечно. Теперь мы либо должны покинуть любимое кафе, либо придется терпеть его выходки. Нет, дружок, ты плохо просекаешь ситуацию.
— Лежать! — приказывает суккуб, проводя ладонью где-то в области ширинки нежданного ухажера. Подумав, добавляет: — До следующего года лежать.
Мужик усмехается и запускает руки в карманы. Глаза его дико округляются. Недосчитался, видать, заданных объемов.
— Иди, милок, иди, — напутствует ламия, посверкивая зубами и невозможно шепелявя, — не то она
