по его мнению, на этом тяжбу нашу стоит прекратить. «Для того чтобы получить остальное, – объяснил он, – мне надо ехать в Сиэтл. Вам придется оплатить мои дорожные расходы и мою гостиницу. На это уйдет много денег, а в том, что мы выиграем дело, у меня уверенности нет».
Я согласился.
Мэйсоном я остался доволен, расплатился с ним и пригласил на свой прощальный ужин в местный ресторан. Он явился в строгом старомодном костюме с галстуком, а его жена в хорошем платье и в кроссовках, чем шокировала Иру мою и Иру Ривкину, еще не привыкших к американской безвкусице. Среди приглашенных была, между прочим, Нина Берберова. Я произнес тост за всех присутствовавших, в том числе за нее. Произносил по-английски и удостоился ее похвалы моему владению этим языком. Похвала, я думаю, имела два основания. Первое: русские писатели, кроме Бродского, на языках совсем не говорили, я ее удивил тем, что я вообще на нем как-то говорю, но особенно ей польстило, что я ее назвал «Our outstanding Russian writer», наш выдающийся русский писатель.
Но речь о Мэйсоне. С ним расстались в полной взаимной приязни. Я уехал в Штокдорф. Прошло несколько лет. Из Принстона пришло письмо. Некий адвокат писал мне примерно следующее: «Сообщаем Вам, что господин Ральф Мэйсон ушел в мир иной. Разбирая бумаги покойного, мы нашли, что вы ему не заплатили семь тысяч… (была указана точная сумма). Просим вас погасить эту задолженность в ближайшее время. Если у вас есть вопросы, вы можете не колеблясь обращаться ко мне». По-английски это звучало: «Please do not hesitate to contact me». Я сначала, естественно, испугался. Как, неужели не заплатил? Забыл? Не может быть! Полез в свои бумаги, которые, к счастью, к тому времени у меня еще частично сохранились. Убедился, что Мэйсону заплачено все сполна. Сначала хотел сделать копии документов и послать. Передумал. Автор обращения ко мне мог найти это все в архиве Мэйсона, но решил, наверное, что проще написать мне. А может быть, даже и рассчитывал, что я испугаюсь и заплачу еще раз. Мой ответ был крайне невежливым. Я написал приблизительно так. Дорогой… (в Америке все, к кому письменно обращаются, дорогие)… Дорогой такой-то, меня очень огорчило Ваше сообщение о смерти господина Мэйсона, о котором у меня остались самые добрые воспоминания. Господин Ральф Мэйсон был хорошим человеком и замечательным адвокатом. Он защищал права других людей, но не забывал и о своих, и, конечно, он вряд ли стал бы ждать до самой смерти, пока ему его клиент отдаст долг. Разумеется, свои долги я господину Мэйсону полностью выплатил, доказательства чего Вам следует поискать в архиве господина Мэйсона. Я же со своей стороны поисками доказательств заниматься не имею ни времени, ни желания. Если у вас будут еще вопросы, «please do hesitate to contact me», то есть, пожалуйста, очень подумайте, прежде чем ко мне обращаться.
Широкие брови и Жаклин Сьюзен
Пока я пребывал в Принстоне, произошло давно ожидаемое событие – умер Брежнев. Мне позвонили из Парижа из «Русской мысли» и спросили, что бы я сказал по этому поводу. Я ответил, что некролог, готовый, на эту тему уже существует, его написал Гоголь. И повторил совет, данный когда-то Питеру Осносу, найти в «Мертвых душах» то место, где Чичиков, покидая город N., видит похоронную процессию. Хоронят прокурора. Чичиков, откинув кожаные занавески, смотрит и думает. Что вот жил прокурор и умер. И, пожалуй, напишут про него, что он был верным сыном отечества, был почитаем вдовами и сиротами, а ведь если подумать хорошенько, то всех достоинств у него было только что широкие брови. В «Русской мысли» обрадовались, и слова про брови дали в газете шапкой.
Брежнев умер. И как водится, сразу стало несладко его родственникам, выдвиженцам и прихлебателям. Всем, кто крутился возле дочери Брежнева Галины. Мужа ее, заместителя министра внутренних дел Чурбанова, посадили, ее любовник-цыган повесился в тюремной камере. Свояк Брежнева министр внутренних дел Щелоков и его жена застрелились.
Через год после смерти Брежнева я был на Франкфуртской книжной ярмарке. Посетил советскую секцию, которая оказалась более убогой, чем могла быть. Была на ней пара книг Андропова. Несколько человек представляли эту экспозицию. Я спросил их:
– Товарищи, а вот был такой писатель, лауреат Ленинской премии Брежнев, почему здесь нет его книг?
Пока я произносил эту фразу, все разбежались.
Еще до воцарения Андропова западные газеты наперебой создавали его положительный образ, как интеллигентного человека, либерала, политика, готового к серьезным реформам. Американские газеты особо подчеркивали, что он в подлиннике читает американскую писательницу Жаклин Сьюзен. А по их представлениям, если уж человек говорит как-то по-английски, а тем более читает в подлиннике американскую литературу, то он непременно должен быть интеллигентом и либералом.
Взойдя на престол, что сделал Андропов? Нагнал страху на брежневское окружение. Расстрелял директора Елисеевского магазина Соколова. Стал укреплять дисциплину, вылавливая людей в банях и кинотеатрах. При нем был сбит корейский самолет с 269 пассажирами на борту. Ясно было, что с его приходом ничего хорошего не случится. Но надежда на перемены оставалась. И возросла, когда я увидел, что Андропов сам уже передвигаться не может, а ходит поддерживаемый под руки дюжими молодцами. Советские вожди вели себя так безвкусно, что собственные смерти превратили в комедию. Только к власти пришел неподкупный и строгий начальник, а его уже ведут, и чуть ли не прямо к смертному одру. Немощному Черненко высшая власть тоже досталась как предсмертный подарок. Уже почти не стоявший на ногах, он промычал перед писателями что-то бесцветное и бессмысленное о новых достижениях советской власти. Главный редактор «Литературной газеты» Александр Чаковский откликнулся панегириком, в котором, не стесняясь ни публики, ни себя самого, восторженно заявил, что, когда он слушал дорогого Константина Устиновича, ему казалось, что это сам Ленин держит речь перед аудиторией. Умирали брежневские соратники – Суслов, Устинов… Советское телевидение одну за другой показывало траурные церемонии. Советское общество воспринимало это без печали, а, наоборот, как повод для анекдота: человек пришел на очередные похороны не по разовому билету, а по абонементу. Держателям абонемента не пришлось долго ждать. Черненко умер, не прожив на вершине власти и года.
В марте 1985 года на трибуну Мавзолея взошел новый лидер – Михаил Сергеевич Горбачев.
«Свобода» ищет авторов подешевле
Приехав в Германию, я отказался от штатной работы на «Свободе», но соглашался на отдельные интервью. Потом сотрудник радиостанции Александр Перуанский (в эфире Александр Воронин) предложил мне что-нибудь для них написать. Я подумал и согласился, желая продолжить общение с советской аудиторией. Никакого опыта в публицистике у меня не было, и первую свою статью «Антисоветская советская пропаганда» я писал два или три месяца. Потом дело пошло быстрее. Я читал свои статьи (по-радийному – скрипты) на радио по субботам по 10 минут. Но тратил на написание этих текстов всю неделю. Передача называлась «Писатели у микрофона». Поскольку по субботам выступал только я, то Перуанский предлагал мне назвать передачу «Сегодня с вами Владимир Войнович». Мне показалось, что это будет нескромно, и название осталось прежнее.
Три года, с 1983 по 1986-й, с небольшими перерывами, я читал свои скрипты в эфир. В это время было трое наиболее популярных авторов «Свободы»: Некрасов, Довлатов и я. Потом к нам присоединились Аксенов и Владимов. Мне говорили, что у меня самый высокий рейтинг. И я думаю, что я его заслужил тем, что прежде, чем оказаться у микрофона, каждый скрипт переписывал по нескольку раз и тратил на него уйму времени. Кроме того, я выработал для себя, как мне казалось, четкую концепцию своих передач: я рассказывал советским слушателям о том, что такое советская жизнь, в чем ее своеобразие и ненормальность. Советские люди отличались от жителей других стран тем, что сами не понимали, где и как живут.
Начальство «Свободы» относилось к авторам очень высокомерно, считая, что радиостанция их кормит. На самом деле меня она не только не кормила, а даже мешала зарабатывать деньги. За любые свои публикации в западных газетах (а мне некоторые из них предлагали постоянное сотрудничество) я получал гораздо больше.
На радио мне платили по высшей ставке – 40 марок в минуту, то есть 400 марок за выступление. В месяц выходило 1600–2000 марок – деньги, на которые жить было нельзя. Штатные работники радио, делая то же самое, получали гораздо больше. Кроме того, они получали отпускные, больничные, пособия на детей и имели полностью оплаченные квартиры. Само собой, у них шел стаж, за который потом начислялась приличная пенсия, а у внештатников не было даже и этого. Поскольку штатные были работниками
