достаточного внимания, кого-то зря и, может быть, даже сильно обидел. Но при этом не крал, не лгал ради корысти или карьеры, не кривил душой, не наушничал, не плел интриг, не пытался занять чужое место и имел некоторые принципы, от которых, как правило, не отступал. Но на какие-то компромиссы в пределах, допускаемых моими понятиями о чести и совести, соглашался и не вижу причины стыдиться этого. Одна дама, считая, очевидно, себя особой бескомпромиссной, вопрошала меня: а кто же за вас будет определять границы компромисса, до которого вы можете дойти? Я ответил: за меня никто. Только я сам. Есть государственные законы, регулирующие поведение человека, но можно быть очень большим негодяем, не нарушая этих законов и даже усердно их исполняя. Но в нормальном человеке есть внутренние ограничители, на них всегда следует полагаться. Есть люди, у кого ограничители работают недостаточно или вообще отсутствуют. Например, некто лишен совести и готов переступить через многое. Такого человека следует считать просто уродом. Любые его поступки, даже самые постыдные с общей точки зрения, нельзя считать компромиссом.
Говорят, имярек допускает много компромиссов со своей совестью. На самом деле если у него нет совести, значит, нет и компромисса. Компромиссы с совестью – явление редкое, случающееся с совестливыми людьми, поставленными в сложные условия.
Что же касается наших бескомпромиссных борцов, то они, когда поняли наконец, что в России происходит все-таки что-то серьезное, ринулись туда без всяких условий. Зиновьев вернулся под красное знамя, стал своим человеком в КПРФ, а Максимов, всегда уважавший высокое начальство и стремившийся к дружбе с президентами и премьер-министрами, сначала подружился с пробывшим недолгое время на посту шефа КГБ Валентином Бакатиным, а потом и с самим Горбачевым, и даже с переходом на «ты». Тоже поменял ориентацию, стал печататься в «Правде», призывал к терпимости (что и есть вид компромисса) и решительно обругал Солженицына (на что раньше не решался), назвав «Красное колесо» оглушительной неудачей.
Часть седьмая
Обратный рейс
Таможенный досмотр и право на родину
Пол Павликовский, или, по-нашему, Павлик, еще года за два до того задумал сделать обо мне фильм для Би-би-си. Примерно такой же, какой перед тем сделал о Вацлаве Гавеле, тогда чехословацком диссиденте, жившем под домашним арестом. Идея фильма обо мне состояла в том, что он был о человеке, который навсегда покинул свою страну, не имеет никаких шансов вернуться, кроме как в своих несбыточных фантазиях. Отсюда наравне с картинками моей реальной жизни сцены из «Москвы 2042», в которых каким-то образом достигнут тот эффект, что обыкновенный взлетающий «Боинг» видится как межпланетный корабль, а обыкновенная советская столовая очень похожа на описанный у меня в романе прекомпит, где людей кормят свининой вегетарианской. Чтобы проверить, такой ли будет Москва в будущем, как описано у меня, Павлик поехал в Москву того времени и встретил там людей прошлого, которыми были тогда очень привлекавший к себе внимание монархист и агрессивный националист Дмитрий Васильев, полковник Руцкой и два советских писателя: Михаил Алексеев и Иван Стаднюк. Среди задаваемых Павликовским вопросов были и об отношении опрашиваемых к «Чонкину» и его автору. Разумеется, мнения отвечавших о том и другом были отрицательные. Некоторые из них теперь звучат смешно. Стаднюк, например, сказал: «А кто такой Войнович? Его никто не знает. Выйдите на улицу и спросите, кто знает Войновича. Ну, может быть, один из тысячи. А меня знает каждый второй». Пока Павлик снимал фильм, события в Советском Союзе менялись и доменялись до того, что и мне с новым немецким паспортом «Аэрофлот» продал билет в Москву. Из Москвы я улетал рейсом 257. Возвращался обратным 258-м. Как будто не было между рейсами девятилетнего промежутка. В Москве съемочная группа Би-би-си была среди встречающих. То есть за барьером после зоны таможенного досмотра.
К досмотру стояла очередь часа на два. Чемоданы всех стоявших в ней обыскивали тщательно и методично. Вынимали каждую тряпку по одной, встряхивали, смотрели на просвет. Я никогда не страдал манией величия, но, не забыв еще старого опыта общения с КГБ, предположил, что причина очереди – мое появление в ней. Меня встречали помимо Марины, Паши, Сарновых, Виноградовых, Биргера, Тани Бек, Чухонцева и узнаваемые публикой лица: Рязанов, Смехов, Кваша. Кто-то из них, кажется, Кваша, подошел к таможенникам, посуетился, по его словам, лицом, то есть дал им возможность себя узнать, сообщил, что в очереди стоит Некто (то есть я), а его ждут друзья, журналисты, включая известных людей, и на данном фоне устраивать цирк просто глупо, неприлично и самим же себе не на пользу. Потом к ним подходили и Смехов, и Рязанов. Таможенники держались хмуро, никого узнавать не хотели, слушать тем более и с прежним упорством рылись в чужих чемоданах. Наконец дошла очередь до меня, Иры и Оли. Нас «обслуживала» целая бригада. Женщина, член бригады, швырнула Ире обратно ее декларацию, сказав, что она не вписала туда свои два кольца. Ира спросила: а разве надо? А то вы не знаете! – иронически отозвалась таможенница. Ира действительно не знала, потому что в ее опыте пересечения границ требования вписывать в декларацию кольца не было. Тем временем трое таможенников приступили к потрошению моих чемоданов. Рылись старательно, с выражением лиц, предвкушающих, что найдут что-то очень не дозволенное таможенными правилами. Взглянув на главного, я изобразил радостное удивление и воскликнул:
– О! Какое знакомое лицо! Когда я уезжал, это же вы точно так же рылись в моем чемодане!
Он задергался:
– Нет, это был не я!
– Как же не вы? Вы! Я вас хорошо запомнил!
Он продолжал отрицать, и я видел, что он в этой ситуации чувствует себя очень неуютно.
Дав ему еще немного подергаться, я сказал:
– А что вы на этом чемодане сосредоточились? Трусами моими трясете. Что вы из них надеетесь вытрясти? Криминал? Так он у меня не здесь, а в том чемодане.
– А что за криминал? – наивно заинтересовался таможенник.
– Криминал – это мои книги.
Он обрадовался. Ему действительно надоело перетряхивать мое исподнее.
– Давайте ваши книги.
Прикрепленный к бригаде услужающий расторопно поднес указанный чемодан.
Я открыл цифровой замок. Таможенник откинул крышку. Первая книга была «Чонкин». Таможенник почтительно подержал ее в руках, сказавши благожелательно:
– Ну какой же это криминал. Сейчас у нас «Чонкина» все читают.
Тем он уже признался, что все-таки знает, кто я такой. Следующий титул «Москва 2042» был таможеннику, вероятно, еще не известен, он книгу тоже подержал и отложил в сторону. Название книги «Антисоветский Советский Союз» его явно привело в замешательство. Он книгу просто выронил из рук и сделал вид, что название не дочитал до конца. Впрочем, тут же объявил, что таможенная процедура закончена. Встречавшие схватили чемоданы, кому какой попался, и потащили их каждый к своей машине. После чего мы поехали в старческий Дом ветеранов кино, где доживали свой век Евгений Габрилович, Рина Зеленая и другие престарелые кинематографисты. Жили, впрочем, в неплохих условиях. У каждого была своя отдельная квартира со своей мебелью и библиотекой. Вообще это было похоже на гибрид богадельни с санаторием: врачи, медсестры, общая столовая, где по утрам полные официантки развозили между столами манную кашу и омлеты. Нам стараниями Рязанова была приготовлена в доме двухкомнатная квартира. Когда мы туда приехали, выяснилось, что чемодан с книгами пропал. Дальнейшие поиски его успехом не увенчались. Я был уверен тогда и уверен сейчас, что чекисты его просто выкрали. Что в общей суматохе сделать было несложно. Когда разные люди тащили разные чемоданы к своим машинам, за ними никто не следил, так один чемодан и уехал в сторону.
В аэропорту, кроме команды Павликовского, встречала меня и съемочная группа Первого канала советского телевидения. Они торопились дать новость в эфир. Корреспондентка поднесла микрофон к моим губам, спросила, кому я хочу сказать «спасибо» за свой приезд. Я сказал, что Рязанову я благодарен за его отдельные усилия, но в принципе эта страна принадлежит мне по праву рождения и за приезд в нее я не должен благодарить никого. Телевизионщики, смотав кабели, понеслись в Останкино, но им по рации (мобильных телефонов еще не было) сообщили, что они могут и не спешить. Потом в своих бесчисленных публичных выступлениях я повторял то же утверждение, что я никого не благодарю за возвращение на
