с предками — не о том ли мечтает сейчас и сам он, старый князь Бальгур? Значит, Модэ… Но ведь на ней, на земле предков, надо еще и жить кому-то, надо, чтобы и над его могилой, когда придет время, кто-то мог совершить необходимые жертвоприношения. Иначе зачем нужна земля, хотя бы и родная?..
Князь вздохнул, отрешаясь от своих дум, и распорядился убрать ужин, к которому почти не притронулся. Он уже было поднялся, предвкушая желанный отдых после утомительного дня, когда нукер напомнил про гонца.
— Ладно, зови, — неохотно разрешил Бальгур и опустился на место, заранее начиная испытывать сильное раздражение.
Нукер ввел гонца, подбросил в огонь топлива и молча удалился.
— Князь Гийюй, предводитель рода Лань, шлет привет и пожелание здоровья князю Бальгуру! — неожиданно услышал князь сказанные вполголоса слова и против воли задержал дыхание. „Наконец-то! — мелькнуло у него в голове. — Неужели… начинается?“
Гонец в почтительной позе стоял у входа, ожидая разрешения начать говорить. Однако, как бы ни подстегивало его нетерпение, Бальгур не спешил, ибо не к лицу родовому князю суетность и торопливость. Только выждав приличествующее время, он сделал знак: „Говори!“
— Князь Гийюй, западный чжуки и предводитель рода Лань, ожидает князя Бальгура в ставке шаньюя.
— Это все?
— Все. Князь Гийюй сказал, что этого достаточно.
— Да.
Легким кивком головы князь отпустил гонца и хлопнул в ладоши, призывая стоявшего снаружи у входа нукера.
— Утром я еду в ставку шаньюя, — сказал он вошедшему воину. — Со мной пойдут все охранные сотни. Пусть будут готовы!..
Ставка шаньюя напоминала обложенный врагом военный лагерь, ибо ее сплошным кольцом охватывали поставленные впритык друг к другу огромные кочевые кибитки. Мало того — было еще и наружное кольцо, образованное юртами шаньюева тумэня. Юрты эти стояли через равные промежутки на расстоянии менее полуполета стрелы друг от друга, возле них расхаживали караулы, горели костры, сидели и лежали воины. Вне этого двойного ограждения оставалось обширное пустое пространство, за которым, словно взяв ставку в осаду, расположились юрты и кибитки прибывших сюда родовых князей.
На большие осенние охоты шаньюя и раньше съезжались многие князья, но сейчас собрались главы всех двадцати четырех родов степной державы Хунну. Тут чувствовалась крепкая рука Гийюя, употребившего и свою немалую власть западного чжуки, и обширные дружеские связи, и все другие доступные ему средства, в которых он, если было нужно, не особенно стеснялся. На Совете после окончания охот он решил идти напролом и вырвать-таки у шаньюя и князей согласие на южный поход. Чжуки считал, что время настало.
Бальгур удивился тому, как сильно изменился бесшабашный чжуки за прошедшие четыре года. Гийюй был трезв, язвительно весел и осмотрителен. Он прибыл с несколькими тысячами войск и тоже окружил свой лагерь кибитками, под которыми лежали привязанные волкодавы, а вокруг — расхаживали караульные.
— Думается мне, ты многое упустил, удалясь в свое добровольное изгнание, — усмехаясь, сказал он Бальгуру, когда оба они после взаимных приветствий уселись наконец за низенький круглый столик на трех ножках. — Через год после того, как мы покинули свои земли и пришли сюда, в наших кочевьях стали появляться первые беженцы из страны Цинь. Большинство умирало от голода и жажды среди Великой степи, многих в пути растерзали дикие звери. Те, которые все же добирались до нас, были еле живы. Наши люди злы на циньцев, но я запретил их убивать. Их приводили ко мне, и я разговаривал с ними. Мне хотелось знать, почему они идут к нам, в земли своих врагов. Они рассказывали, как страшна сейчас жизнь в стране Цинь. Голод заставляет людей есть человеческое мясо…
Бальгур с сомнением покачал головой, но ничего не сказал.
— Однако удивительно не это, — Гийюй продолжал, не обращая внимания на недоверие старого князя. — От беглых подданных Дома Цинь я узнал, что по повелению императора сооружается Долгая стена, Ваньли чанчэн. Она должна протянуться на десять тысяч ли и навсегда отгородить Срединное государство от Великой степи.
— И я слышал об этом, — проворчал Бальгур. — Но не мог поверить…
— Я тоже сначала не верил, — Гийюй сумрачно хмыкнул. — Но наши конные разъезды подтвердили, что вершины и склоны пограничных гор к югу от Великой степи сплошь облеплены людьми, возводящими стену и башни, что по ночам на горах пылают тысячи огней, что вопли и стон умирающих слышны далеко окрест. На строительстве этой стены заняты несколько десятков тумэней Мэнь Тяня и бесчисленное множество осужденных и пленных. Люди гибнут без счета, трупы замуровывают в ту же стену, а взамен гонят новые и новые тысячи…
— Скажи, — нетерпеливо перебил его Бальгур, — а наши… земли в Великой Петле, они… по ту сторону стены?
— Да! — сверкнул глазами чжуки. — Но мы…
— Я не понимаю одного, — в голосе Бальгура прозвучало откровенное изумление. — Как же циньцы собираются оборонять ее, когда, как ты говоришь, она протягивается на десять тысяч ли? Ведь стена, если на ней нет воинов, сама по себе не может служить препятствием.
— Вот и я об этом думал! — Гийюй в сердцах ударил кулаком по столику, едва не сломав его. — Такое укрепление без обороняющих его войск ничего не стоит. На этой бесконечной стене нужно постоянно держать поистине бесконечное число воинов, а где их возьмет Дом Цинь и чем будет кормить?
Бальгур пожал плечами и резко перевел разговор на другое:
— Князь Гийюй, ты убедил шаньюя собрать всех князей. На Совете ты будешь настаивать на войне с Домом Цинь за возвращение наших земель…
— Начинать надо весной будущего года, — мгновенно загорелся Гийюй. — В это время войскам легче перейти Великую степь.
— Да, но уверен ли ты, что действительно пришла пора?
Вместо ответа Гийюй звучно хлопнул в ладоши и вполголоса отдал распоряжение вбежавшему нукеру. После этого повернулся к Бальгуру.
— Отвечу: уверен! Сейчас в этом убедишься и ты. Бальгур, сцепив на животе узловатые сухие пальцы, казалось, впал в дремоту. Он недовольно посапывал, и лицо у него было скучающее и одновременно старчески брюзгливое. „Э-э, не тот уже князь Бальгур, — с неудовольствием подумал Гийюй. — Похоже, кроме покоя, ему теперь ничего не нужно. Жаль… В Совете к нему мнэгие прислушивались…“
— Сейчас приведут одного человека, — сухо сказал чжуки, начиная испытывать смутное раздражение. — Он из этих… из перебежчиков. Дней десять назад наши разъезды подобрали его в степи недалеко от границы с юэчжами. Он был так слаб, что я с ним еще не разговаривал. Сейчас ему, должно быть, лучше…
Тут полог откинулся, и в юрту, подталкиваемый нукером, неуверенной походкой, кланяясь, вступил изможденный человек, темнолицый, лысый, с трясущейся седой бородой и подслеповатыми глазами. Он был бос, одет в рваный холщовый халат, который то и дело безуспешно старался запахнуть.
Некоторое время стояло молчание.
— Скажи о себе. Все скажи! — лениво проронил наконец Гийюй, не глядя на вошедшего.
— Великодушный князь, — с поклоном отвечал человек, — зовусь я Сяо Буюнь. Когда-то был отцом послушных детей. При дворе циньского князя Ин Чжена…
— Который нынче зовется Цинь Ши-хуанди — злоусмехнулся Гийюй.
Бальгур молча кивнул.
— При дворе князя Ин Чжена, — торопливо продолжал Сяо, словно боясь, что ему не дадут досказать, — удостоен был должности бо-ши — почтенного учителя письма и чтения, толкователя книг божественного Кун-цзы.[32] А ныне… — он горько усмехнулся. — Ныне я — гонимый ветрами иссохший листок, как писал великий Цай Юань…
