петлице.

— Как дела, моряк? — спрашивает он у сына.

Бабушка сидит за своим бесконечным вязанием, а Рыжка продолжает веселую собачью игру: облаивает и пугает все, что есть живого на дворе.

— Кушать подано, — степенно говорит Никитин, появляясь на крыльце.

После беготни с Рыжкой Сашутку заставляют вымыть руки. Теперь за столом к завтраку собралась вся семья. Дедушка, посапывая, берет графинчик и, наливая, говорит:

— Вот она, живая-мертвая вода, сказка народа о веселье…

А когда рюмка пустеет, крякает и продолжает потвердевшим голосом:

— Всегда пей, Сашок: и когда болен и когда здоров. Не верь бабьим разговорам, что это вред, — и иронически, с вызовом поглядывает на бабушку.

Та обиженно поджимает губы.

— Удивляюсь, Семен Семенович, всё-то вы ребенка плохому учите!

— Не я, а вы! — внезапно свирепеет дедушка. — Помешались на своем Сеченове с лягушками… Физиологички! Воспитательницы!

На дедушку не сердятся. Он кричит не от сердца, а любя всех. Он сам знает это и тут же старается деликатно извиниться перед бабушкой.

— Что за чудесные грибки вы в этом году насолили. Ешь, не нарадуешься, — говорит он, закусывая рыжиками.

— Кушайте на здоровье, — отвечает бабушка.

Дедушка отодвигает графинчик с водкой, пьет херес, аккуратно управляется с котлетою вилкой.

— Ешь, стремительный, котлету, — предлагает он внуку.

Но котлета Сашутке не нравится. После тарелки борща его уже разморило. Сидеть за столом не хочется, клонит ко сну.

Мама пристально смотрит на него, смеется.

— Вы его лучше принцем Сонулей зовите, дедушка, а стремительным назовем Рыжку. Тот моим птицам покоя не дает, гоняется за ними, как миноносец.

Сашутка заразительно хохочет, бросается к бабушке и, пряча свое лицо в ее платье, чтобы удержать смех, выкрикивает:

— Глупыш Рыжка, глупыш, а не миноносец!

Мама встает, кладет Сашутке на плечо душистую руку, хочет поцеловать, но сын еще глубже прячет лицо в складки бабушкиного платья. Тогда отец подхватывает его на руки и, счастливого, смеющегося, брыкающегося, передает в материнские объятия…

Александр Семенович проснулся, чувствуя себя совершенно здоровым, сильным и крепким. Воспоминания детства и привидевшийся сон освежили душу и тело.

Лейтенант с пренебрежением отодвинул подальше к стенке стоявшую на ночном столике ненужную сейчас бутылку с ромом и стал одеваться.

«Пожалуй, зря вчера послал за доктором Акинфиевым, — подумал он. — Приедет доктор, поднимет на смех. Скажет, насморка лейтенант испугался, и пропишет мятные капли, пять капель на ведро воды».

Пока приводил себя в порядок, взбудораженная светлыми сновидениями память снова вернула его мысли к детству.

Пройдя в кабинет, Сергеев вынул из письменного стола тетрадь в коричневом переплете. Это был его дневник, который он вел лет до двенадцати.

Нетвердой детской рукой, но тщательно и любовно на первой странице были записаны прочитанные или слышанные где-то чужие мысли, показавшиеся ему в те далекие годы яркими и нужными для жизни:

«Труд, труд, труд — вот три вечных сокровища…

Если есть мужество, дело тяжелым не будет…

Герой умирает однажды, трус — тысячу раз».

Следующую страницу занимал рисунок: солдат, идущий в атаку с ружьем наперевес, и внизу запись:

«Секрет военных успехов Румянцева — в его близости к армии. Даже состоя в высших военных званиях фельдмаршала и главнокомандующего, лучшей для себя похвалой он считал, что рядовые его войск называли его „прямым солдатом“».

Последние два слова были густо подчеркнуты синим карандашом. Должно быть, писавший и перечитывавший их мальчик глубоко задумался над этим солдатским отзывом, вникая в его смысл.

С третьей страницы почерк становится более мелким и торопливым:

«Все хвалят Белинского и советуют его читать, а я его не понимаю. Иногда мне кажется, что я просто глуп, а потом думаю: Белинский пишет не о том, чем я интересуюсь, но о вещах более серьезных. Иногда все же написанное Белинским кажется мне доступным и так и царапнет сердце. Например, написанное им о Ломоносове: „…вдруг на берегах Ледовитого моря, подобно северному сиянию, блеснул Ломоносов. Ослепительно и прекрасно было это явление! Оно доказывало собою, что человек есть человек во всяком состоянии и климате, что гений умеет торжествовать над всеми препятствиями, какие ни противопоставляет ему враждебная судьба, что, наконец, РУССКИЙ способен ко всему великому и прекрасному…“»

Рукою деда — рядом и ниже — было приписано: «Правильно, внучек: русские способны на все великое. Не уставай никогда защищать Россию словом и делом. Запомни, что думали и говорили русские о защите своей родины: „Кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет. На том стоит и стоять будет русская земля“. Не забывай, внучек, никогда, что ты русский, и береги наше доброе имя. Это про него сказал Александр Васильевич Суворов, когда написал: „Доброе имя должно быть у каждого честного человека. Лично я видел это доброе имя в славе своего отечества. Мои успехи имели исключительною целью его благоденствие“».

Дальше в тетрадь была вклеена нарисованная мамой акварель: сосновый лес, сбегающий с гористого берега к морю. Славянскою вязью она написала:

Уж и есть за что. Русь могучая. Полюбить тебя. Назвать матерью.

Сергеев спрятал дневник в ящик письменного стола и достал оттуда альбом с пожелтевшими от времени домашними фотографиями. На карточках лица были чуть-чуть другими, не такими, как помнились в жизни, но мысли, цепляясь за них, вдруг опять широко развернули жизненный свиток прошлого…

Полукруглый главный подъезд университета всегда был закрыт. Входить надо было в боковую дверь. В обширном вестибюле, очень теплом и светлом, тянулся ряд студенческих шинельных. Прямо наверх поднималась широкая лестница с огромными часами на стене, расходившаяся с площадки вправо и влево. Парадная лестница вела в колонный актовый зал и в церковь. Налево ютилась высокая ясеневая дверь с медной дощечкой: «Дмитрий Иванович Менделеев».

Между дверью и лестницей величаво прохаживался представительный, степенный швейцар, державший себя с большим достоинством. Снисходительно взглянув сверху вниз, он спрашивал: «Вам кого, ваше благородие?» — и, получив ответ, показывал рукой: «Налево извольте!»

Саша звонил. Открывалась дверь. За нею стоял служитель при лаборатории Дмитрия Ивановича — Алексей, небольшого роста в казенном форменном сюртуке с синим воротником. Служитель мрачновато улыбался, чуть сторонился и, произнося «пожжалте», помогал снять пальто.

Пока Сергеев обдергивал перед зеркалом морскую курточку, из коридора вбегала в прихожую Оленька, бойкая девочка лет десяти. Саша чинно расшаркивался. Оленька грациозно протягивала ему обе

Вы читаете Стерегущий
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату